Берегиня для изгоя

Глава 1

На тёмно-синем небе не было ничего, кроме ярких стекляшек звёзд. Красивое зрелище. Да только Лёля разучилась ценить его красоту. Когда живёшь под этим небом столько, сколько себя помнишь, начинаешь воспринимать его как самую привычную действительность. Сколько Лёля прожила на самом деле — она не знала. Время в Прави идёт причудливо, тянется, как день один, без конца и края. Знала Лёля, что моложе многих богов и богинь, окружавших её. Знала, что любуются они ею, за дочку-внучку почитая али молодость свою вспоминая. Эвон как задорно разбегаются морщинки от глаз Дажьбога-старца, когда видит он её с подружками, а вслед им привычно несётся: «Ох уж егоза! И девицы её быстроногие с ней, гляди ж ты».

Скользнув по синей пелене над головой кратким взглядом, Лёля продолжила бег. Она бежала меж толстых стволов сероватых деревьев с зеркальной листвой, мимо изящных лоз, плетущихся по жёсткой коре блестящей проволокой. То с одной стороны, то с другой слышался смех, мелькали серебристо-белые волосы Лёлиных подруг. Девушки мчались наперегонки по густой траве, аукаясь и задорно перекликаясь на ходу.

А всё потому, что чистыми и беззаботными, проворными и лёгкими, будто пташки полевые, Лёлю и свиту её люди сотворили — своими мечтаниями о весне, о покое, о жизни обновлении. Надеждами, что старость никогда не постучится в их жизнь, а смерть… Ну а что смерть? Она когда-то придёт, когда-то очень и очень нескоро, да и то, не ровён час, дверкой ошибётся.

— Эй, Лёля, догоняй! Замечталась али поддаться нам сегодня решила? Ух, Прасковья тебя обойдёт! — звонко расхохоталась пробегающая мимо прелестница с вьющимися волосами до пояса, в платье длинном, светлом, подолом почти до травы нехоженой достающим, похожая на других бегущих наперегонки юных красавиц, будто капля воды из пруда кристального на другую каплю.

Лёля прибавила шаг и теперь мчалась, касаясь земли лишь самыми мысочками. Как же легко, как свободно! Жаль, что не умеет она летать! И почему людская фантазия не наделила её крыльями, как братца Перуна, метателя молний? Вот бы взлететь над Правью, заглянуть за самый дальний её бережок, увидеть, как копошатся внизу, в Яви, люди, те самые, кто вдыхают в богов искру жизни, наделяют их телом, с человеческим схожим, и на человеческие похожими мыслями, чувствами, желаниями.

Бедные они, люди эти: всего боятся, всему верят! И для всего-то им причина нужна! Если семя пробило землю да взошло зелёным листочком — так это мать-земля постаралась, а коли завяло иль под дождём полегло — вини нечисть, коей на Яви числа нет. И не понимают они, неразумные, что от помыслов этих — дурных или хороших, — боги и рождаются.

Задумавшись о людях, Лёля остановилась и загляделась на белые фигурки в длинных платьях, по одной исчезающие вдали среди деревьев маменькиного сада. Весёлые, задорные, ни одного бога без улыбки и ласкового взгляда не оставят. Леля знала, что девицы-подруги, парни-прислужники в главных палатах, даже старая нянюшка, чьё лицо покрывала морщинистая паутина, а глаза сияли под светом звёзд как у отроковицы — все они родились людьми, людьми и умерли. В награду за благочестие и доброту открыл им Род путь к Прави, заповедал служить живущим здесь богам. Богам, сотворённым Родом из высших душ, обитающих с ним над самыми дальними звёздами.

Раздалось мягкое мурлыканье, и из-за ствола дерева появилась пушистая белая кошка с серебряными пятнами. Каждое пятнышко на белой шёрстке блестело, аки звёздочка, и переливалось на свету, пока зверёк вальяжно потягивался. Не первый раз Леля кошку эту встречала, давними знакомыми они были. Приходила кошка к её порогу частенько, ласку выпрашивала или пирожка кусочек, а Лёля и не отказывала. Она присела на колени и потянулась к кошачьему ушку. Кошка благодарно заурчала и зажмурилась от удовольствия. От нечего делать Леля снова посмотрела на небо.

Когда-то и она была там, с Родом, летала в пустоте, как рассказывала матушка. А затем воля людская увлекла её к Прави. Взял Род Великий душу её в кулачок, дыхнул — и появилась новая богиня, на людские молитвы ответ. Хоть и верила Леля рассказам этим, да не всё понять могла. Она понимала, почему людям так любы её батюшка бог-силач Сварог, матушка Лада — семейного очага хранительница, молодые да весёлые братья Лёль и Полёль. Но зачем кому-то возносить молитвы Чернобогу — властителю Нави, царства, где смертные души обретают последний приют? Или Мокоши — ткачихе человеческих судеб, обрывающей нити жизней по своей прихоти? А старику Велесу, что души человеческие в Навь пустынную на лодке своей перевозит? Ух, жутко стало, стоило лишь подумать о них.

Она рассеянно провела рукой по шелковистой шерсти, мягкой и будто бы слегка прохладной под пальцами. Приятное ощущение. Лёля медленно поглаживала кошку вдоль спины, размышляя о загадочной Нави. Если подумать, и у богов жизнь оборваться может. Бывало такое, и не раз. Велика сила Мокоши! Уйдёт душа бога умершего снова к Роду и будет с ним беседы вести да мудрости набираться, пока тысяча лет в Яви не пройдёт. Интересно, многое ли видно оттуда, с небес? Не скучно ли там, в синеве этой бездонной?

Эх, пусть последняя прибежит сегодня, Род с ними, с догонялками этими. Не впервой ей подружек обходить, не впервой и в проигравших оставаться. Посидит она лучше здесь, комочек мурчащий обнимая, а догонялок было в её жизни — не счесть. Здесь, в Прави, тянулись дни плавно, неспешно, словно поток, бегущий у корней Царь-древа — говорят, это вершина самого Древа мироздания, где в кроне растут волшебные растения, отражающие звёздный свет, где, не зная усталости и горя, живут верховные боги, где живёт и Лёля в высоком тереме со своей семьёй и душами верных ей помощников — почивших людей, нет-нет, да и вспоминающих о жизни в далёкой Яви.

Ох, как же любила Лёля слушать такие рассказы от старой нянюшки! Ещё в сарафане детском ходила, а уже под песни земные засыпала, голосом тягучим, как патока, убаюканная. Под песни про то, что неведомо, но что узнать жуть как хочется. Про то, как вкусна вода холодная в жаркий день. Про то, как пахнет яблоневый цвет да цветок, акацией называемый. Про то, как сердце ланью трепещет, когда взглядом с любимым встречаешься. Последнее маленькая Лёля не понимала, а теперь подросла, да забыть не смогла: больно уж красиво сравнение с ланью слух ласкало, и сладкое что-то было в самих этих словах, будто мёд на устах… Но никому Лёля про мысли свои не сказывала, боялась засмеют.

Лишь однажды доверилась Леля в своей наивности Роду Великому — попросила послать ей сердце, ланью трепещущее, да только мать услышала и пристыдила. Негоже, мол, самого Рода по такой ерунде беспокоить. Не для того создана, чтобы мысли глупые в голову пустую вбирать. Честь Лёле великая выпала, ей одной только дозволено склонять колени у Царь-Древа и повторять заученный с младых лет обряд — просить мудрости для Прави, мира для Яви, спокойствия для тех, кто ушёл в Навь. Ну что за несправедливость — молить о милости для всех живущих, а о себе и словечка не замолвить?!

А как батюшка горд, что дочь его меньшая — Берегиня, заступница за род людской и род божеский! Не верила Леля, что она особенная, что есть до неё дело Роду Великому, однако ради батюшки похвалы да матушки одобрения склоняла голову под огромным дубом, ветвями, казалось, достающим до самого неба, ради отца и матери шевелила губами, бормотала бесконечные молитвы, а в мыслях же забавы новые сочиняла и лоскутки подбирала куклам тряпичным на одёжку. Но хоть играть ей разрешали, а то совсем не жизнь, а тоска.