10 секунд до рассвета

За каждое деяние мы получим сполна

Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего; и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною. 

Псалом 50.

Андрей спит. Пока я собираюсь на работу, ласково бужу его по утрам. Но он отталкивает мою руку, зарывается в одеяло и нежится в теплой постельке. 

Он ребенок, которого лишили детства. 
Я лишил. 

Его волосы рыжим пламенем рассыпаны по подушке. Тонкие, костлявые руки обвивают одеяло, комкают его. Губы шевелятся, он что-то бормочет во сне. 
Он совершенно не соответствует своему возрасту. На вид ему не дашь больше двадцати пяти. И то это от силы. Я не мог поверить, что ему уже тридцать. 
Глубины его характера были неизвестны мне. Как бы я его ни уважал, но страх к нему испытывал. 
Мне пришлось убрать все ножи с кухни, желательно куда подальше. 
Но он все равно находил их. Правда, он не запускал их в меня, а использовал по назначению. Например, резал морковь для супа. 
Каждый вечер меня ждали вкусности. Давно я для себя ничего не готовил, а тут… 

Туманов говорил со мной каждый вечер. Порой приходил ко мне по ночам, садился на край постели и смотрел. 
Смотрел. 
Смотрел. 
Я делал вид, что сплю. Отворачивался на бок, зажмуривал глаза посильнее. 
Мне казалось, что он уходил к себе. Но когда я открывал глаза, оказывалось, что он лежал прямо напротив меня и буравил взглядом. 

От него исходил мертвенный холод. Во что бы я его ни кутал, сколько бы у камина мы ни сидели, он все равно был холоден, как лед. 

Некоторые ночи мы проводили вместе. Он звал смотреть на звезды, говоря, что в камере не было такой возможности, а за свою жизнь на ночное небо так и не удалось полюбоваться. 

— Вся жизнь впереди, — отшучивался я, запуская пальцы в его волосы. 
— У кого как, — отзывался он, холодными пальцами касаясь моего запястья. 

На моих глазах Андрей практически не ел. Он только смотрел на то, как ем я. 
Но я полностью доверял ему, зная, что он и не предполагает, что человек, испортивший его жизнь — это я. 

Сегодня суббота. По воскресеньям я хожу в церковь. Завтра обязательно возьму с собой Андрея. Хотя толком и не знаю, согласится ли он на эту поездку… 

После того злосчастного вечера я бросил пить, взялся за учебу и стал посещать церковь каждое воскресенье. 
Не могу сказать, что родители у меня верующие. По крайней мере, отец точно атеист. 
Но это не останавливало меня. Внутренний голос приказал раскаяться. 

— Батюшка, — говорил я, сидя напротив святого отца, — грешен я. 
— Покайся, сын мой, — сказал он. 
На тот момент он стал единственным, кому я смог открыть свою тайну. 
Он не прогнал меня, не осудил. Выслушав меня, он прочел молитву, якобы отпуская мне грехи. Затем, немного посидев, добавил: 
— Бог простит. Смотри, чтобы он тебя простил. 
Но встретиться с Андреем у меня больше не было возможности. И он меня не простил. Да и сейчас не простит. 

Выходные у меня забиты до отказа. В воскресенье поход в церковь, а сегодня — в клуб. 
Нет, я не о том клубе, где танцуют продажные девушки, отчаявшиеся женщины и старые ловеласы. Того места, куда хожу я, обычные люди, как правило, сторонятся. Здесь, в небольшом подвальном помещении собираются несчастные, отчаявшиеся в жизни персоны. 
Мы сидим на маленьких стульях. В центре нас стоит психолог. 
Понятное дело, что я умнее его и квалифицированнее в сто раз. Но его разговоры, его поддержка и его советы превосходят меня. 

В этом клубе около десяти человек. 
В основном это мужчины, которые спились и потеряли все свое достояние, либо женщины, отчаявшиеся выйти замуж. 
— Добрый день, — после этих слов мы садимся. Каждый занимает свое привычное место. 
Я сижу у окна. Но не пялюсь в него каждые три секунды. Точнее, я прошу открыть его, дать мне подышать свежим воздухом сразу после того, как в наш клуб вступает новый «утопающий». 

Алексей (так зовут нашего психолога) предлагает сегодня послушать мою историю. 
За эти два визита все высказались, кроме меня. 
— Нет, я не хочу об этом говорить, - бурчу я, вспоминая, как на прошлой неделе Анна рассказывала о смерти мужа в Афганистане. 
— Вам плохо? — Алексей садится рядом со мной. 
Здесь можно касаться друг друга. Если к тебе подсядет парень, возьмет тебя за руку и заплачет, то не стоит думать, что он гей. Просто ему плохо. Он нуждается в человеческом тепле. 

В жизни нельзя просто так подойти к незнакомцу, взять его за руку, сказать, что тебя тревожит. Ведь тебя посчитают ненормальным! 

— Да, мне нехорошо, — замечаю я. 
Он берет меня за руку, переплетает наши пальцы, заглядывает мне в глаза и строго смотрит, пытаясь этим взглядом покопаться внутри меня. 
Мне знаком этот прием. Я просто блокирую все его действия, закрывая глаза:
— Солнце светит, — вру я, не желая смотреть на него. 
— Что Вас тревожит? — вежливо спрашивает он. Но я, убирая свою руку, всячески пытаюсь закрыться, заранее зная, что Алексей попытается меня разговорить. 
В этом я делаю ошибку. 

— У меня свои проблемы, — если тут просто посидеть, помолчать, то есть возможность, что тебя не спросят, и ты не будешь отвечать о наболевшем. 
Все просто подумают, что тебе настолько плохо, что жить противно… 

— Вам станет легче. Возможно, если Вы выговоритесь нам, то мы сможем оказать помощь. Хотя бы моральную, — его горячая ладонь согревает, ложится на мое плечо. Я знаю все эти приемы. Он еще новичок, но то, что он делает — идет от самого сердца. 
Никогда не приходилось встречать такого искреннего человека. 

— Вы портили кому-то жизнь? — возглашаю я. Громко, что удивительно даже для меня. 
— Что Вы имеете в виду? — на меня уставляются все присутствующие здесь люди. Я стараюсь не смотреть на Алексея. 

Его голубые глаза напомнили мне Туманова. 

Образ Андрея промелькнул передо мной, я невольно полез в карман. Но остановился, вспоминая, что оставил мобильник дома. 
Андрей, наверное, спит. Но я чувствую. Чувствую, что он стоит за моей спиной. 

Это чувство не покидает меня вот уже пять лет. 
Куда бы я ни шел, где бы ни сидел, чем бы ни занимался — везде за моей спиной кто-то стоит. И дышит. 
Звук такой знакомый… 

Вух.
Вух.
Вух! 

Похоже на сердцебиение Туманова. 
И сейчас, находясь с Андреем, я чувствую это присутствие не за спиной, а уже перед собой. 
Андрей преследовал меня все эти годы. 

— Знаете, мы один раз с друзьями, — начинаю я, но тут же прерываюсь. 

Я чувствую, что кто-то кладет мне на плечи ледяные руки. 
Я оборачиваюсь. 
Никого. 

— Продолжайте, мы все свои, — просит Алексей. Но этот груз на моих плечах меня не покидает. 
Чувствую, как пальцы сжимаются, и что-то дышит мне в ухо. 
Если я обернусь, то ничего не увижу. Но я чувствую всем своим телом, как что-то холодное прошлось по моей шее. 
Сглатываю:
— Я не могу. Простите. 
— Покайся. Душа обретет прощение, — слышу легкий, немного отдаленный шепот. 

Мне кажется, что я сейчас нахожусь в ледяной камере, закрытый от всего мира. Стены тут прозрачные, а значит, я имею способность видеть все происходящее. Так или иначе, в этой камере я не один. Голос говорящего разносится по этой камере, ударяется о стены, отталкивается и острыми копьями врезается в мое тело, пронзая каждую клеточку. 

Я корчусь. Алексей быстро хватает со стола стакан воды и дает мне. 
— Ты будешь проклят. Ты обречен на одиночество, — снова звучит этот голос. 
Я весь натягиваюсь, как струна. Голос говорящего ударяется вновь о стены, отражается тонкими копьями и рубит меня, натянутую струну, пополам. 

Я отталкиваю стакан. Тот падает вниз. Медленно и громко разбивается. 
— Ты так же разбил мою жизнь, — в голове этот голос. Он уже проник в меня. Лед начинает двигаться со стен камеры, в которой я заточен. Сползает на пол, ко мне, обхватывает ноги и начинает покрывать тонкой коркой льда мое тело. 

— Александр, — меня хватает горячая рука. Вырывает из этой камеры. Лед рушится, разбивается на сотню осколков. 
Я возвращаюсь в реальный мир. 
Холодные руки убирают с моих плеч. 

— Простите, — я закрываю лицо руками. 
Часы пробивают полдень. 
— На этом, думаю, мы можем закончить, — Алексей хлопает в ладоши. Все поднимаются, начинают расходиться. 
Я сижу. В комнате остаемся только он, я и какая-то девушка. 
— Вы что-то хотели? — к ней обращается психолог. 
— Да, но это, скорее всего, — она мнется. Поднимается с места и подходит ко мне, протягивая длинную, тонкую руку. — Саш, не узнал? 
Я вглядываюсь в ее лицо. 
Красивое. Бесподобное! Длинные волосы вьются, прикрывают тонкую шею, ложатся на пышную грудь. 
— М? — не могу ее вспомнить. 
— Лорин, ты меня не помнишь? — она улыбается. И в этой улыбке я узнаю... 
— Марина? Маринка? Ты! Ты же в школе с Максом встречалась! 
— Я, Саш, я. И замуж за него хотела, — я поднимаюсь. Остатки льда исчезают. Лучики солнца врываются в мою жизнь. 
— Моя работа на сегодня закончена, — Алексей кланяется нам, вежливо просит покинуть помещение. Сегодня у него еще несколько посетителей. 

Мы с Мариной выходим на улицу. 
— Как же там Макс? Ты не знаешь? — я иду с ней рядом, неспособный налюбоваться на ее ослепительную красоту. 
— Он у нас теперь большая шишка. От папочки достался завод. Теперь самый богатый человек в городе, — я смеюсь, вспоминая Макса. Ловеласа и оболтуса. 
— Женился? 
— Нет. По сей день гуляет, — она грустно улыбается, — уехал за границу. На лечение. 
— Чем-то болен? Что же с ним? — встревоженно спрашиваю я, заходя вместе с ней в магазин. 
— Да галлюцинации были. Говорили, мол, видел кого-то постоянно. 
Я широко раскрываю глаза:
— Кого? 
— Саш, даже не знаю, — она смотрит на полочку со сладостями. — Знакомая говорила, что какого-то паренька видел. Куда ни поедет, везде он мелькал. Довел этот парень его. Макс чуть с крыши не спрыгнул, — она жмурится. — Сильные у него были галлюцинации. С другой стороны… кто знает, может, один из его бывших был. Просто преследовал. Сам помнишь, Макс у нас… С кем бы ни спать. 
— Помню, — чешу затылок и смотрю за тем, как она покупает конфеты. — А Ванька? Он же с твоей подругой мутил… 
— Спал. Просто спал с ней. Она, кстати, сейчас спилась. Я вовремя с ней дружбу бросила. 
— А Володька? 
— Тоже по больницам ходит. Недавно приглашал в гости. Не пошла. Рассказывал мне, как всех психологов города обошел. Никто не помогает. 
— А что с ним? — мы вышли из магазина. Я сам не заметил, как взял ее под руку. Она ничуть не сопротивлялась. 
— Голоса слышит. И кажется, как будто на него постоянно кто-то сзади смотрит. 

Я замер. Она тоже остановилась, повернулась ко мне. 

— А знаешь, Марин, я тоже, кажется, нездоров. 
— Это и понятно. Сюда просто так не приходят, — она кивает, намекая на этот клуб. 
— Сама что сюда пришла? — я подхожу к ней. Уже не беру под руку, просто иду рядом. 
— Я забеременела от Макса. Тот, сам знаешь, устроил скандал и тут же меня кинул. 
— Аборт? — перебиваю ее, зная заранее, чем кончаются подобные истории. 
— Теперь не могу иметь детей. Недавно с одним парнем встречалась. Предложение даже сделал. Как узнал, что я бесплодна, так сразу сбежал, — мы подходим к остановке. Марина заканчивает свой рассказ. Внутри у меня все сжимается… А перед глазами снова мелькает образ Андрея. 
Кажется, я по нему соскучился. 
В это время рыжик уже просыпается. Идет чинить старую технику в доме или просто готовит мне обед. Я с ним беседую на различные темы. И сейчас, оторвавшись от него на какое-то время, я начинаю тосковать. 

Я обмениваюсь с Мариной номерами телефонов. Свою историю я ей так и не рассказываю. 
Но голос меня покидает. Хотя я отчетливо знаю, что он находится рядом, просто ждет нужного момента, чтобы со мной заговорить… 


Созваниваемся мы сразу, как только я приезжаю домой. Она предлагает мне сходить как-нибудь в парк, прогуляться и вспомнить школьные годы. Я незамедлительно соглашаюсь. 
Повесив трубку, я оборачиваюсь. За моей спиной стоит Андрей. 

— Я думал, что ты на кухне, — я улыбаюсь, делая шаг ему навстречу. 
— Ничего подобного, — он берет меня за руку. 

Руки такие же холодные, как и всегда. 
Но, несмотря на этот холод, я чувствую от него тепло. 
— Ты какой день не снимаешь свой синий свитер? — говорю я, останавливаясь вместе с ним у входа на кухню. 
Он замирает, стоит ко мне спиной, не шевелится. 

Я пытаюсь проделать некоторый эксперимент. 
Кладу руки ему на плечи. Кладу их медленно, как и сегодня это холодное чудовище, стоящее вечно у меня за спиной, трогало меня. 

Вух.
Вух.
Вух! 

Снова этот звук… 

Я медленно наклоняюсь к нему, провожу кончиком носа по его волосам. 
Кажется, что окунаюсь в снег, а не в рыжие пряди носом зарываюсь. 
Он дергается, но я не отпускаю его, еще крепче сжимая пальцами тонкие плечи. 

Наклоняю голову в бок, шепчу на ушко, обдавая его горячим воздухом:
— Может, тебе одежды прикупить? 
— Я… мне… и так нравится! — отрезает он и дергается. 
Вырос. Раньше он был более спокоен, покладист, мягок.
Во что я его превратил?.. 
— Саш, еда стынет, пошли, — он молит, как и тогда молил отпустить. Но сейчас я трезв. И в силу своей трезвости не хочу его отпускать. 

Нас связало одно несчастье на двоих. 
Нас связало общее бремя — одиночество. И он, и я обречены прожить в отдельности от других. 
Такого, как он, молчаливого, закрытого, с тюремным сроком за плечами, с детством без матери, вряд ли кто примет с распростертыми объятиями. И меня, наказанного самим Господом Богом за мое деяние, — оттолкнет любой, кому бы я это ни рассказал. 

— Саш, — повторяет он, вырываясь из моей цепкой хватки. Я отпускаю его на миг. Он садится на стул, поднимает взгляд на меня. 

Я тут же опускаюсь перед ним на колени, беру его за руки, подношу их к губам. Этими же губами я припадаю к кистям его рук, нежно целуя их. 

Он дрожит всем телом. Но я не отпускаю его. 
Чувствую, как из моих глаз текут слезы. И они тонкими нитями стекают по его рукам. 
Его пальцы шевелятся, касаются моего лица… Проходят вдаль, забираются в мои волосы. Он сжимает пряди, заставляя как бы взглянуть на него. 
И я смотрю на него. Не в силах остановить свои слезы. 
На его лице замер страх. Но чего? Чего он боится? 

— Прости меня, — в действиях моих нет ничего пошлого. И то, что я испытываю к нему, сильнее любого обычного чувства. Поначалу мной овладевала лишь совесть. Затем бешеной волной меня охватило сострадание. А сейчас я привязался к нему, полюбил, находясь в этой безысходности. 

Любовь моя не опошляется ни в едином действии. 
То, что я испытываю к нему, не похоже ни на что. 
Я не люблю его как парня. Несмотря на мое прошлое деяние, совершенное с ним в пьяном состоянии, я не смею думать о нем в пошлом, непристойном виде. 
Ни разу не мог я предположить, что он станет моим другом. 
То, что чувствую я — сильнее меня. 
Единственное, что я хочу подарить ему, так это заботу и тепло, которое согреет его сердце и руки. 

— Прости, — повторяю я, заранее зная, что крепко прижму его к себе, как родственную мне душу, самое дорогое существо, которое есть у меня в этой жизни. 
Мое спасение от вечного одиночества. 

— За что? — он наклоняется ко мне низко, и я чувствую холодное дыхание. 
— За что простить? Скажи мне... Покайся, и твоей душе станет легче, — руки Андрея отпускают мои волосы. Эти слова пулей пролетают через мое сердце, ранят грудь. Я отклоняюсь назад. Пол проваливается, и я лечу в адскую бездну. 
Покайся… Покайся… Не ты ли преследуешь меня?! 

— Просто прости, — негромко говорю я, кладя голову ему на колени. Так мы сидим довольно долго. Изредка что-то говорим. 
— Я люблю тебя, — за все это время шепчу я. — Как человека, разумеется. Не думай, Андрей, я не такой… — он перебирает мои черные пряди. — Я дурак, что упустил возможность быть с тобой в хороших отношениях.

Я закрываю глаза. Сон накрывает меня. Через пелену этого сна я слышу слова Туманова: 
— Господь, уйди. Уйди отсюда! Я принял решение… Я должен это сделать.