15

Иди своей дорогой, сталкер

Зона, я сдаюсь

Их давно рядом нет – так давно, что даже лица начали стираться из памяти. Вначале ты забываешь голоса, затем слова, потом уже память начинает уничтожать образы, чтобы освободить место для новых событий. 

Лишь один человек никогда не сможет уйти из моей тюрьмы воспоминаний. Странно, но я так и не узнал ее настоящее имя и цвет глаз. Голубые глаза этой чертовки были такими красивыми, что я не мог поверить, что это природа одарила человека яркостью чистого неба. 

Мы вместе пришли сюда, где свинцовые тучи навсегда закрыли собой солнце. Она была более вынослива и даже сильнее меня, никогда не жаловалась на тяжесть рюкзака, сколько бы хабара ни приходилось нести. И пила она не так, как я – в конце каждого рейда я просил у нее еще один глоток и она, устало улыбаясь, протягивала лишь ополовиненную флягу. Она будто была рождена для Зоны.

В Киеве, шесть лет назад, все получилось случайно. "Никто не виноват. Ты же взрослый – так сложились обстоятельства". Да, именно так она это говорила, со сладким чувством спасения и с горьким чувством потери. Я шел по улице после скучного корпоратива и увидел их совершенно случайно – мне даже не нужно было идти через тот парк. Он собирался насиловать ее, даже не затащив жертву как следует в кусты. Грязная тварь пыхтела над хрупким телом, зажимая ее рот огромной лапой и пытаясь расстегнуть ремень, и тогда я не прошел своей дорогой, как впоследствии часто слышал от чужих людей. Кажется, внутри что-то перемкнуло, словно на глаза опустились непрозрачные шторы. Очнулся я уже от того, что она слабо пыталась удержать мой разбитый кулак от нового удара по кровавому месиву из осколков черепа и крови, что раньше было лицом подонка. 

Я привел ее к себе, дал одежду, пустил в душ. Странно, но она доверилась мне и рассказала все: и кем был тот, кто остался лежать, холодея, на асфальте в парке, и что у нее никого не осталось после аварии, и что ей не хотелось больше жить. Было ли это решение отправиться в Зону спонтанным? Вряд ли, ведь мы собрали рюкзаки и подобрали подходящую одежду сверяясь со списком, что услужливо составил некий "provodnik1986" на одном из официально закрытых сайтов сталкеров. 

Попали в Зону мы так же, как и многие другие, и тот постыдный момент, когда местные ушлые скоты отобрали все и отпустили на все четыре стороны, память большей частью стерла за ненадобностью. Хорошо хоть она тогда больше на парня походила со своей короткой стрижкой и разбитым носом, а то могло повториться то, от чего мы сбежали. Как бы то ни было, за два года мы заработали свои новые имена и узнали много хороших людей, которых прибрала к себе Зона за разные, но, в общем, схожие поступки. 

Она погибала медленно. Ни я, ни она не заметили маленькую, размером с сигаретную пачку, аномалию. Ее засасывало в пустое пространство, разрывая по молекулам. Пальцы ног, стопы, икры, колени. Она не кричала, лишь просила меня уйти. Она не кричала, пока не начало разрывать бедра... 

Я оказался один в чужом и чуждом мире, продолжая терять всех, кто был со мной. Кто-то проходил в моей судьбе простой тенью, кто-то оставлял яркий отпечаток. И только память о ней была кровоточащей раной, из-за которой теперь нет места мне ни в Зоне, ни в остальном мире. И сегодня очередная годовщина без нее. И сил больше нет. 

Дорога окончена.

Зона, я сдаюсь.

Ствол ПМ к голове. 

Щелчок спускового механизма. 

Осечка. 

Зона никогда не дает слабым шанса уйти без боя...

Ты был худшим отцом…

Ты был худшим отцом. Я видел у других ребят тех, кого они называли папами. Мужчины, что всегда были рядом, всегда могли помочь, поддержать, похвалить, поругать. Тебя не было рядом никогда. Ладно, был иногда — грязный, заросший, пьяный. Ты пытался деньгами купить любовь мамы и мою тоже, но лучше бы ты хотя бы месяц мог быть дома, а не на этих заработках. Мама постоянно рассказывала, что ты отправляешься в плавание, а я смотрел с замиранием сердца в новостях, не утонул ли где-нибудь корабль. Потом надо мной смеялись в школе, что мой отец преступник, а не моряк, поэтому никогда не привозил из рейсов магнитики или хоть какие-то сувениры — лишь деньги. А шрамы? Сколько их у тебя было? Когда я начал догадываться? Когда мама плакала после твоего очередного ухода? Или когда за тобой пришли те мужчины с оружием? 

Мамы не стало, когда мне было шестнадцать. А где был ты? Что ты сделал, когда вернулся? Да не нужна мне была квартира, не нужна была, не нужна! Мне отец нужен был, отец, который объяснил бы все. Но ты снова ушел, оставив «отступные». Сколько там было? Шестьсот тысяч? Такая цена была у двухмесячного отсутствия? Я тянулся к тебе, а ты ставил деньги между нами.

Я догадывался уже лет в пятнадцать. Догадывался и не мог понять, почему тебя тянет туда, почему ты играешь с судьбой. Я стал замкнутым — закончил обращать внимание на жестокие издевательства одноклассников, перестал смотреть телевизор, бросил секцию борьбы, стал игнорировать твои попытки поговорить. Мне стало на тебя плевать. Вернешься или нет — уже не было разницы. Как отец ты для меня тогда умер.

И только сейчас я тебя понимаю, папа. Было сложное время, потому ты не мог поступить иначе. Ты делал все, чтобы мы с мамой ни в чем не нуждались. Была на столе еда, была крыша над головой, какой-то даже уют. Знаешь, а мама тебя любила. Она ждала тебя любого, лишь бы живого. И она тебе так красиво улыбалась, так нежно гладила твою щетину, от одного твоего присутствия расцветала, словно цветок для солнца. 

Жаль, что я не успел тебе всего этого сказать. Ты говорил мне быть сильным и никогда не плакать. Знаешь, а я ведь и стал из-за этих слов тем, кем стал. Папа, я люблю тебя. Надеюсь, твой внук тоже когда-то так про меня скажет, ведь я тоже теперь сталкер, тоже пропадаю в Зоне, тоже «ухожу в плавания». Папа, я тебя понимаю и за все прощаю. Прости и ты меня. Извини, что не могу часто на могилу приходить, но я стараюсь, папа.