314 способов убить вампира

Извините, что жива

Раньше я думала, что полный капец – это в тридцать лет не знать, кем хочешь стать, когда вырастешь. Или после шести лет в браке содрогаться от мысли, что состаришься рядом с человеком, уйти от которого не хватит ни смелости, ни силы воли. Но потом я узнала, что по-настоящему лютый и запредельный капец – это проснуться в душной темноте гроба и слушать, как над твоей головой тихо вздыхает, оседая, свежая земля.

Так уж вышло, что меня укусили – это произошло до того нелепо, что мне больше стыдно за собственную глупость, чем обидно. Я не переступала порог ночного клуба со студенческих времён, но в тот вечер мы с подругами пошли отмечать мой развод. Окрылённая свободой и радужными перспективами, я решила, что можно всё: напялить блестящее ультракороткое платье, позволить симпатичному незнакомцу угостить себя, обжиматься с ним в переулке у чёрного входа… нет, он тут ни при чём. Некто с безумным взглядом – скорее даже нечто, выскочило из подворотни, швырнуло моего приятеля о стену (помню только жуткий хруст и позу сломанной марионетки, в которой застыло его тело), а потом набросилось на меня.

К счастью, моя память почти не сохранила подробностей того страшного вечера, зато я отлично помню, как непросто было привыкнуть к жизни после смерти – если к такому вообще можно привыкнуть. Сунуться к родне или друзьям я не посмела, побоялась натворить каких-нибудь ужасов, если во мне внезапно проснётся жажда крови или мозгов… судя по кусаной ране на шее, всё-таки крови. Зато соблазн заявиться к бывшему оказался так велик, что я почти поддалась: мама всегда говорила, что я злопамятная, хотя я называю это обострённым чувством справедливости, отягощённым врождённой вспыльчивостью и приобретённой мстительностью… Впрочем, не суть – я предпочла решать проблемы по мере их появления, а не создавать новые.

Как выяснилось, я не боюсь дневного света, серебра, чеснока и спокойно переступаю порог церкви, разве что бабки шикают – такая-сякая, припёрлась в дом Божий с непокрытой головой. И ни летать, ни превращаться в животных, ни читать мысли я не умею – может, способности приходят с возрастом? Зато возникли сложности с документами и деньгами, но владелец занюханного бара на окраине плевать хотел, кто драит полы в сортире, если платить за работу можно в два раза меньше. Есть хотелось скорее по привычке – отказавшись от неё, я неплохо сэкономила.

А вот жажда стала для меня неприятным сюрпризом. Я всё ждала, когда она придёт, морально готовилась, прислушивалась к ощущениям – не ёкнет ли при виде нежной девичьей шейки, не защекочет ли в носу от запаха крови незнакомца, который порезался бритвой с утра. Но голод – всепожирающий словно чёрная дыра, подлинный и бесконечный – обрушился на меня внезапно и без объявления войны. И вот я – в парке, склоняюсь над чьим-то телом, во рту – солоноватый металлический привкус, а моя еда, дёрнувшись в последний раз, затихла. В изнеможении, с чувством неизъяснимого удовлетворения я опустилась на траву, влажную от росы, и попыталась привести мысли в порядок.

Моей первой жертвой стала девушка в новеньких белых кроссовках (я до сих пор помню крапинки крови – такие яркие, красивые, словно узор), шортах и спортивном топе – чёрт её дёрнул бегать так поздно. Да ещё и в наушниках – я как дикий зверь ломилась сквозь кустарник, не разбирая дороги. Кажется, я врезалась в неё с разбегу и повалила на землю; она как-то ухитрилась подняться, но я без труда опрокинула щуплую девицу и впилась зубами в ногу, потому что больше не могла терпеть. Я прервалась только на секунду, чтобы нашарить камень в темноте и размозжить ей череп – я не соображала, что делаю, просто инстинктивно захотела заткнуть её.

У меня хватило ума убедиться, что она умерла окончательно, не как я. Вздрагивая от холода и ненависти к себе, я до рассвета пряталась неподалёку, пока первые собачники не наткнулись на тело. Караулила возле морга, а после похорон каждую ночь приходила на кладбище, ложилась на могилу и прислушивалась – не донесётся ли из-под земли слабый стук, сдавленный крик. Но там, внизу, царила тишина, и я долго, горько плакала – от жалости к ней, к себе, от страха, что всё повторится снова, от безысходности. И тогда я решила умереть.

Но решить оказалось проще, чем сделать: до одури страшно, больно, обидно, а потом приходится начинать всё заново. Я вешалась, травилась всякой дрянью, вскрывала вены, стрелялась… итог всегда один, разница только в скорости, с которой заживают раны. Не так, как у нормального человека (да никакой человек после такого и не выживет): сегодня – есть, через неделю – нет, а где-то между – вроде получше, а может, не знаю, также, как вчера, но в понедельник точно выглядело хуже. И если с дыркой в голове всё ясно, то после бутылочки кислоты вприкуску с какими-то гнусными колёсами… тот случай окончательно отбил у меня вкус к обычной пище.

Однажды я брела через лес и вдруг почувствовала такую невыносимую усталость, что просто легла на землю, да там и осталась. В конце концов, смысла в этом не больше, чем куда-то идти, что-то пытаться, снова зализывать раны, прокручивать в голове очередной дурацкий сценарий и по капле терять веру в то, что у меня когда-нибудь получится умереть. Я смотрела на клочок хмурого осеннего неба в просвете между ветвями, слушала, как ветер подвывает в кронах деревьев, вдыхала запах прелой листвы.

У меня почти получилось ни о чём не думать, перестать осознавать себя, но тут появился ворон. Он сел мне прямо на рёбра и начал деловито клевать вчерашнюю рану сквозь дыру в свитере, насквозь пропитанном кровью.

– Кыш! Пшёл отсюда! – шуганула я птицу. Ворон повернул голову в мою сторону, моргнул чёрным глазом-бусиной и преспокойно продолжил трапезу.