Колганов, не открывая глаз, силился вспомнить, сколько раз за последнее время его сон, чаще тревожный, прерывал телефонный звонок. Вот как сейчас. С трудом приподнялся и выудил телефон из-под подушки.
Ах, это ты.
- Хреновая новость, Егор.
- Знаешь, Марченко, а я уже ничему не удивляюсь. Как тебя слышу – сразу плохие новости. Так что вываливай смело.
Собеседник на другом конце провода явно подавлен.
- Винтовка другая.
Спросонья Колганов не сразу сообразил, о чём речь.
- Что?
- Я говорю «винтовка другая». – С нажимом повторил следователь. – Та, из которой убили Лапина и та, из которой ты стрелял у Лазаревского – разные.
Теперь смысл сказанного дошёл, но не более.
- Ну… что теперь? – Журналист не знал, чем помочь. – Я сейчас плохо соображаю.
- Думаю, совсем скоро поднимется буча. – Обречённо выдавил Марченко. – Типа начались гонения на Иванова и всё в таком духе. Ты со страниц своего журнала прольёшь проклятия на мою голову и меня уволят.
- Ладно, дружище, не парься. – Колганов вздохнул и взъерошил волосы. Какие слова обычно говорят, когда хотят поддержать? – У всех бывают промахи. Ничего такого писать не собираюсь. Было и прошло. Блин, ну ты и влип. Причём, не без моего участия.
- Так Лазаревский напишет. – Трезво оценил полицейский. – Или ты хочешь сказать, что информационную повестку создаёшь сам?
Колганов не стал увиливать:
- Не сам. Ты же прекрасно понимаешь.
- Вот и я про это. Просто… - Марченко замялся, подбирая нужные слова. - Просто не ожидал, что ты отреагируешь на это спокойно.
Колганов подошёл к окну и поднял жалюзи. Яркий свет ударил в глаза и заставил зажмуриться. Марченко влип, но виноват в этом сам. Всё же его немного жаль. Ведь он молодец, делает свою работу. Впрочем, чёрт меня дёрнул отдавать ему пулю. Идиот! Что нас обоих ждёт впереди? Ладно…чем смогу, помогу. А дальше… сам… извини…
- Послушай, мне на это реально наплевать. – Он проморгался, пытаясь утихомирить солнечных зайчиков. - Не знаю, почему. Может, стал крутым, пофигистом. Или просто устал. Да, отдал тебе пулю. Ты попросил, я согласился. Не хочу за это оправдываться. Всю жизнь и делаю, что оправдываюсь. Надоело. В конце концов, я железно уверен в том, что из винтовки Яна Григорьевича никто никого не убивал.
- Ты же понимаешь, что я должен был отработать версию? – Словно оправдывался следователь.
- Разумеется. – Согласился Колганов, трижды пожалевший о своём поступке. – Просто мы договорились, что угомонишься, если получишь пулю. Вот ты её и получил.
Марченко обхватил голову руками. Наконец, выдавил:
- Ладно, признаем очевидное: этот обыск – моя самая большая ошибка. Я идиот. Подставился по полной. Причём умом это понимал с самого начала, но в сердце жила надежда на то, что Лазаревский где-то оступится, совершит ошибку. Пусть маленькую, но достаточную, чтобы схватить его за яйца. – Он замолчал, разрываемый горестными мыслями.
Тут Колганов вспомнил странный сон. Человеку, положение которого хуже твоего, о приснившемся можно рассказать безбоязненно.
- Марченко?
- Что?
- Хочешь, подслащу пилюлю?
- Попробуй, - бесцветным тоном ответил тот.
- Мне приснился идиотский сон. Будто подслушиваю разговор двоих. Лиц не видно. Они о чём-то спорят. Молодой и постарше. Через какое-то время молодой кричит от боли. Ну вроде как старый его убивает. Потом проснулся.
- Обхохочешься, - съязвил собеседник.
Колганов поднял кулон. Половинки разорванной цепочки грустно покачиваются в воздухе.
- Прикол в том, что эти голоса – мой и Яна Григорьевича. Мы стоим под раскидистым дубом, а рядом полуразрушенная детский городок.
В трубке надолго воцарилась тишина.
- Эй, ты меня слышишь? – Забеспокоился журналист. – Кому рассказываю?
- Слышу-слышу. – Последовал ответ. – Просто Ян Григорьевич и разрушенный детский городок – это символично.