9 января

9 января

Уж занавес дрожит перед началом драмы,

Уж кто-то в темноте — всезрящий, как сова, —

Чертит круги, и строит пентаграммы,

И шепчет вещие заклятья и слова.

1905

В холодном кабинете сгущался мрак — сгорбленная фигура прятала свинцовый взгляд в тенях одинокой свечи. За распахнутыми настежь окнами завывал январский ветер и тихо, назойливо гудели сплетни и пересуды. Мерный стук пальцев по дубовому столу нисколько не заглушал ни рой мыслей в больной голове, ни приглушённые шаги за открытой дверью. Александра слышала, как незваный, но долгожданный гость остановился на пороге, как скрипнула дверь, как зашуршал сюртук на деловито сложенных за спиной руках, но не потрудилась поднять усталые пустые глаза.

— Прибыли наругать нерадивую ученицу, Михаил Юрьевич? — безразлично бросила она, упорно пялясь на переливы света между пальцами, хватающимися за огонь.

— Прибыл справиться о вашем здоровье, Александра Петровна, — Михаил медленно шагнул вперёд. — Заветами вашего создателя забота о благосостоянии столицы стала моей личной ответственностью.

— Должно быть, вас обременяет такая ответственность, — Александра, наконец, посмотрела на него: Михаил стоял перед столом, выдержав должную дистанцию, и смотрел на неё чересчур понимающе и неприлично нежно.

— Памятуя о моём эгоизме, думаете, я мог бы сорваться за сотни вёрст из Москвы, будь это столь обременительно для меня?

Чужие слова заставили Петербург невесело усмехнуться, качая головой.

— Мы с вами оба знаем, что ваш эгоизм надуманный.

— Если так, прекращай театральное представление, — Михаил сосредоточенно свёл брови и опёрся руками о стол, склонившись вперёд, к питерскому лицу. — Что произошло, Саша?

Александре хотелось бы думать о том, что в такой близости ей очень удобно дотянуться до желанных губ и мягко коснуться их своими, увлекая в сладострастный поцелуй. Но в голове её роились совсем другие мысли, скверные и угнетающие.

Вздохнув с капризным недовольством, она устало подпёрла голову рукой, вновь выстукивая тревожный ритм пальцами другой.

— Ничего такого, чего не видела Россия: крестьяне бунтуют.

— И кто будет держать ответ за их смерти?

На напряжённой челюсти заиграли желваки. Александра медленно выдохнула, преодолевая разгоравшуюся злость, и подняла на Москву тяжёлый взгляд.

— Неужто хочешь спросить с меня? — она с вызовом изогнула тонкие брови. — Идя толпой к Зимнему, на что они рассчитывали, Миша? Они желали говорить с царём, но не желали слушать тех, кто говорил от его имени. В чём же наша вина?

— Не всякий бунт кончается оружием, — Москва выпрямил спину, скрещивая руки на груди. — Времена и нравы меняются. Ты, столица, должна им соответствовать.

На несколько секунд воцарилось молчание. Александра задумчиво всматривалась в отблески свечи на хмуром московском лице. Пока не зашлась в хохоте, раскатистом и совершенно неуместном.

— Всё ж таки решили наругать, Михаил Юрьевич, — в кривой улыбке не оказалось и толики веселья. — Так ругайте. Покажите мне моё место.

Москва, оправдывая ожидания, нисколько не изменился в лице, стоически вытерпев истерические язвительные нападки. Гнетущее молчание, с которым он смотрел на Петербург, мучило многим больше, чем гневные тирады. Разочарование в чужих глазах Александру решительно не трогало, но горечь огорчения в любимой лазури чистого неба сковывала душу льдом.

— Я покажу тебе твоё место, — Михаил строго вскинул подбородок. — Ты, Санкт-Петербург, несёшь крест столичного города. Люди твоего государства — твой первый и единственный приоритет, и только перед ними ты в вечном долгу. Услышать их — твоя непосредственная обязанность.

— Услышать их? — перебила Александра, раздражённо сжимая кулаки. — Не обязаны ли они услышать волю императора, помазанника божьего? Высшая Его воля — вот непреложная истина! Бунтовщики, идущие против императора, встают против самого Бога. Их ли я должна услышать?

— Ложен тот Бог, что оправдывает всяческие человеческие поступки, — настойчиво противостоял Москва. — Ты возгордилась, Питер. Гордыня предрекает неминуемый конец.

Громкий удар кулака зазвенел упавшей чернильницей и шелестом бумаги. Искра в груди, в конце концов, разгорелась в неутолимый пожар.

— Самодержавие нерушимо!

Ни единый мускул не дрогнул на лице Михаила. В глазах застыли ледяные волны, только больше распалившие горящий порох в мутном питерском взгляде.

— Нерушимы одни только пороки. Всё прочее — пыль.

— Что ты себе позволяешь, Москва? — Александра вскочила с места, уперев ладони в стол.

Грохот упавшего кресла заглушил стук оконных створок и тяжёлое дыхание, сжимавшее лёгкие Петербурга в тиски. Две пары глаз, пылающих исступлённым гневом и недовольством, скрестили мечи, натягивая нити напряжения в воздухе между ними.

— Мне довелось знать гордецов, возомнивших себя избранными Богом, — медленно проговорил Михаил, осторожно поднимая заваленную чернильницу. — Не боги награждают властью — люди. Люди же власти и лишают. Раскол интересов правителя и народа неизменно ведёт к падению закона. У тебя нет никакого права допустить беспорядки. На этот раз они закончатся плачевно: революция — меньшее, что ожидает Россию и тебя, столица.