А был ли Мальчик?

А был ли Мальчик?

Пришел я к Ване выпить кофе. Вечер пятницы, на улице пасмурно, в редакции тишина. Ну что еще делать? Только кофе пить. Достали мы чашки, включили кофемашину, сварили напиток богов, уселись визави, нога на ногу, и тут ка-а-а-ак…

Стук в дверь и перед нами появляется Выпускающий Редактор.

Просто так кофейку попить не заходит — ей вечно некогда, у нас же график: одна часть Сезона в десять дней. Значит возникли проблемы.

Не то чтобы строго, а скорее с недоумением она произносит с порога:

— Поднимаю еще раз вопрос с персами. Ваня, у тебя есть какая-то инфа по ним? Самая свежая? У Макса выявилось два дня рождения в году. В августе и в декабре. Оставили в декабре.

Я молчу, мое дело — сторона. Ваня у нас Автор номер один, ему и отвечать за то, когда кто родился. Но и Иван сначала тоже не отвечает, потому что давится от смеха тем самым кофе. А что? Разве не смешно? У Лазарева две днюшки. 

Отсмеявшись, резюмирует прилично случаю:

— Ничоси. Ну, все правильно. Да, он зимний мальчик.

Вроде выяснили, можно дальше кофеем наслаждаться. Но не так-то всё просто. Выпускающий Редактор у нас дотошная, перепроверяет по десять раз. У неё муха не пролетит, мышка не пробежит.

— Хорошо, значит зимний, но я оставляю эти даты неправильные и отмечаю их красным. Чтобы можно было проверить, а не закралась ли какая блошка…

Кроме мух и мышей еще и блохи. Клад, а не Редактор!

— Угу. Садись, выпей кофе, расслабься. Мы же закончили редактуру четвертой части, — примирительно говорит Иван. — А что Максим? Ему действительно за тридцать? А Сержу двадцать шесть?

Редактор строго гнет свое:

— Проверяем также и имена-отчества. Виктория Павловна-Андреевна, Екатерина Ивановна-Викторовна, Максим Петрович-Викторович?

— Максим Викторович — это я точно помню, — вставляю я свои пять копеек. — Серьезно? Ему за тридцать? — Возраст Лазарева все еще загадка, это меня беспокоит.

— Да я откуда знаю… — пожимает плечами Редактор. — Я его, что ли, рожала? Спрашивай Ваню. Тогда и с отчеством всё ясно будет. Максим Иванович.

С отчествами у Ивана глобальные непонятки. Задумчиво почесав в затылке и потерев переносицу, он изрекает как библейский патриарх:

— Дай бог памяти, как же их всех зовут? А, вот! Виктория, вроде, Андреевна, Екатерина — Ивановна. Сергей — Константинович, это я тоже помню... или нет... А Ромке Максим что говорит, когда из милиции идут?

— Ну да! Исаак родил Иакова, — ржу я.

Редактор неумолима. Она вообще моей великолепной шутки не замечает. Как и меня. Объект внимания один —  Иван. 

— Надо проверить. По-моему, — Екатерина Викторовна. И “Звягинцева” она почему? Как и Виктория. Они родственницы?

Вопрос сложный, но Иван находится сразу! Писатель же:

— Например потому, что одна  сестра нагуляла, а другая на себя записала.

— Или Вика, когда из детдома забрала, на себя записала? — уточняет версию Редактор.

— Кого? Катю? У нее ж отец был! Актер.

— А куда делся? Нигде не сказано? Мать погибла, а отец? Куда ты отца дел? — идет в атаку Редактор.

— Хороший вопрос, — Иван пытается припомнить, но роман был начат давно, так что вспомнить навскидку такую незначительную деталь, как был ли отец и куда делся — дохлый номер.

Редактор, помолчав скорбно, предполагает:

— Он тоже, наверно, погиб.

— С чего бы, если он с ними не жил? Вот если бы жил — тогда возможно, — возражает Ваня. И он прав, если бы тот мужик жил с Викторией, то точно недолго бы.

— А кто сказал, что не жил? Мать же ревновала его, — не отстает Редактор.

— Пока ты не спросила, может и жил, а теперь, я думаю, таки нет, — отрицательно мотает головой Иван и берется за чашку. 

— Ну и с чего ты так с ним, что он тебе сделал? Не логично выходит: мать его ревновала просто так, заочно? — встает на защиту безымянного отца Редактор.

Иван в сердцах ставит чашку обратно. Жалобно брякает блюдце.

— А по какому поводу она ревновала? Вам, женщинам, только бы ревновать!

— А вам — только бы изменять, — обижается Редактор. Но ненадолго. Выискивает в записях новый пункт и тычет в него пальцем:

— А вот с этим что?!

Безудержное веселье и смех. Тут без поллитры не разберешь, одним кофе не обойтись, стопудово.

У Ивана возникают сопутствующие вопросы и даже опасения:

— А мать Кати вообще кто была по профессии?

— Да-а-а… у Автора, похоже, прогрессирующий немец — герр Альцгеймер, — ставлю я диагноз.

Редактор на мои попытки свести разговор к шутке не ведется и накатывает не по-детски:

— Так можно же сделать так, что Катя занималась балетом еще при родителях. Потом детдом… после него Виктуся удочерила и начала с ней усиленно заниматься.

— Понимаешь, я же не рассматривал Катю как нечто серьезное в жизни Сергея. Только как партнершу, — пытается разъяснить Иван.

— Теперь придется рассмотреть, раз они уже поженились.

— А мать все-таки кто была? —  встреваю я. Между прочим, имею право знать — я соавтор!

— Э-э-эм-м-м, по-моему, тоже артистка. Но я не помню, — отмахивается Ваня.

— Да логично, что сестра старшая или младшая. Кстати, Виктуся по отношению к матери Кати — какая? — напирает Редактор.

— Я думаю — младшая, — уточняет Иван.

— Ну вот, значит та, что старшая, могла и про дочку мечтать, что тоже станет балериной. Дался им этот балет. А чего ревновала-то? Отец Кати тоже танцевал? — меня этот вопрос живо интересует, так что промолчать я не могу.

Редактор невозмутимо, даже не глядя в мою сторону:

— Не знаю... Я с ними не разговаривала… А почему у Кати нелюбовь к балету? Если тетка — балерина?

— Почему нелюбовь к балету? Да малышка же еще,  могла не хотеть: трудно это — у палки стоять, — взрывается Иван. — Так все хорошо начиналось: жили-были люди, было у них две дочки... кстати, почему они не живы — родители Виктуси и матери Кати? По возрасту еще не древние старцы. Но если бы они были в здравии, то почему детдом? Значит, их нет. А, придумал! Они были альпинистами, пошли покорять Эльбрус и упали в пропасть, вдвоем.