А Там...

А Там...

Меня часто спрашивают – « А как ТАМ?»

Что-ж, я могу ответить, «как ТАМ». Только не сразу. Сначала я хочу рассказать, «Как я ОКАЗАЛСЯ «ТАМ»», и что вообще значит оно, это «ТАМ»

Начну со знакомства. Я украинец по отцу и матери. О бабулях не скажу, по материнской линии они были «западенцами», как их часто называют. Вестерн какой то.

Так вот, лично я украинец, и до некоторого периода времени воспринимал это, как нечто уровня записи в паспорте.

Нет, патриотизм был присущ мне с детства. Помню, было даже время, когда я пытался избавиться от суржика. Мои попытки разговаривать литературным языком воспринимались, как игра в иностранцев, когда пробуешь и тужишься, и вроде получается, но всё равно выходит смешно.

В общем, жил себе, не тужил, на работу ходил. Пока не началось.

Конечно же, Майдан. Вы правы. И нет, не угадали. Майдан я может, и поддержал, мысленно, но в Киев не поехал. Не то, чтоб боялся ноги отморозить, совсем нет. Просто я в принципе не поддерживаю революций флажками. Если уж хочешь что изменить – то действуй, а не ори лозунги, стоя истуканом.

А реальных действий не было. Лидера не было у этой «революции». Те «выпускники» Рады, что присосались к народному движению, конечно-же, имели свои интересы.

А других в Раду не берут. Так уж у нас заведено, голосовать за тех кандидатов, у кого плакатики красивее. А у кого, спрашивается? Вот именно, у тех, кто за них денежку заплатить может. У богатых, то есть. Вот и голосуем за богачей, голосу разума не внемля. А потом плачем: «Олигархи у власти, жить не дают»…

Да кто вам не даёт? Сами же себя в рабство загоняете. Чего же жаловаться?

В общем, всё-таки собрался Майдан. Не все у нас в Украине тупые телята, как могло показаться. Особенно прозрели те, у кого бизнес свой. Мелкий, или не очень. Кто думал, что 90-тые миновали, ошибочку сделал. Опять по предприятиям ребятки стали ездить, охрану предлагать.

Ещё перед выборами Ю. и Я. начали, когда борьба за трон на три тура затянулась.

Приезжали красиво одетые молодые люди на дорогих машинах на заводик или фирму, и предлагали поддержать своего кандидата. Десятиной, как в церкви. За что обещали райское блаженство и спокойную жизнь после выборов.

А кто не соглашался – не жгли, не вешали. Просто комиссии засылали, и закрывалось предприятие «по несоответствию».

А которые всё же «соответствовали», вопреки стараниям проверяющих и ревизоров, к тем приезжали «рейдеры». Уж после их визита, даже если удавалось отвоевать своё, законное, бумаги уже были не в таком порядке, как раньше.

Чаще всего, они вообще исчезали, эти бумаги, документы, разрешения и т. п., т. д.

Мне трудно писать. Когда я сажусь за клавиатуру и открываю «документ», внутри словно срабатывает тормоз. Будто меня заставляют делать то, чего я не желаю. Наверное, так моя психика пытается избавиться от нежелательных воспоминаний.

Хотя скрывать мне нечего. Почему солдаты, прошедшие войну, во многих случаях спиваются или замыкаются в себе?

Я задавался этим вопросом, как и все вы, наверное. Ответ напрашивался один – они пережили то, о чём хотят забыть. И этот ответ верен, как единственный. А вот в трактовании причины, по которой хочется избавиться от воспоминаний, часто ошибочны.

Они хотят забыть свой страх, забыть трудности, которые довелось пережить. Забыть смерть товарищей. Но молчат они не поэтому. Молчат потому, что есть вещи, о которых говорить нельзя. Которыми нельзя гордиться, как гордятся храбростью в бою или находчивостью в деле.

Я чувствовал это, но осознал много позже, когда был дома и сидел за бутылочкой пива со старыми знакомыми. И один рассказал нам короткую историю, которую я привожу ниже.

У него (назовём его Виктором) был дядя. Когда Виктор учился в школе, дядя его «выполнял интернациональный долг» в Афганистане.

Я до сих пор не понимаю, что значит, «выполнять интернациональный долг» и что именно дядя задолжал афганцам. Тем более с учётом того, что с этими самыми коренными афганцами он и воевал.

Ему повезло. Джона Рэмбо он не встретил, под минные обстрелы не попадал, шальная пуля миновала. И он целым и невредимым вернулся домой, миновав участи пятидесяти тысяч парней, вернувшихся инвалидами, и пятнадцати тысяч товарищей, навсегда оставшихся в памяти советского народа.

С психикой у него осталось всё в порядке, если не считать редких кошмаров и скрываемых воспоминаний. На все вопросы племянника: «Как ТАМ, расскажи!» он отмалчивался и даже замыкался в себе. Но не рассказывал.

И племянник думал: «Мой дядя герой! Он не рассказывает ничего, так как это военная тайна!»

Но шли годы. Племянник вырос, сам стал дядей. И начал понимать, что дело не в пресловутой «военной тайне», а в чём то ещё, более глубоком.

Он одновременно и ошибся, и был прав. Однажды, набрав пива, он засел со своим дядей за «стол переговоров». Начали с рыбалки, продолжили «о женщинах». Виктор всё подливал родственнику, а сам держался, пил по немногу, хотя любитель в этом деле ещё тот!

Подливал, подпаивал, и наконец осторожно зацепил старую тему.

И дядя раскололся. Он рассказал то, что держал в себе все эти годы. Скорее всего, он соображал, о чём речь, он просто решил выговориться. Ведь в Советском Союзе Бога не было, а если и был, то где-то на задворках. Посему исповедь не включали в школьную программу. Да и психологи с психиатрами не входили в десятку самых посещаемых докторов-профессоров. Впрочем, как и сейчас.