Аболиционист

Аболиционист

Эйби поднял вверх голову, надеясь, что это внезапно возникшее ощущение свободы и одновременно одиночества переродится во что-то более определенное. Он остро нуждался в этом – заново обрести почву под ногами, почувствовать себя вновь собою. Но дело было не только в том, что чувства молодого человека находились в смятении. Сейчас самообладание стало вопросом жизни и смерти.

Кромешная тьма обступила Эйби со всех сторон. Ночь была безлунной, и на небе не родилось ни одной звезды. И это было хорошо. Сейчас само существование человека определялось его чутьем, инстинктами, словно у животного.

Он сидел на дне старой лодки, подтянув худые колени к груди, и уже привык к запаху мокрого гниющего дерева и к хлестким ударам по лицу, наносимых ветками растущих у самого края берега ив. Лодка, казалось, невыносимо медленно ползла вперед, и при каждом плеске погружающегося в воду весла Эйби вздрагивал всем телом. Нервы были натянуты, словно тетива лука, отчего звук казался ему невероятно громким. Если его услышат на том берегу, всему конец! Но молчаливый человек с веслом упорно и хладнокровно продолжал подвигать свою утлую посудину с Эйби на борту вперед.

Юноша не видел его лица, но он, этот незнакомец, затерянный в мутной мгле летней ночи, был сейчас для него самым родным, самым дорогим существом на всей земле, потому что имя ему было Спасение.

Было мокро и прохладно. Дождь прекратился, и звуки природы слышались отчетливее – трели ночных птиц и стрекот цикад заполнили пространство. Бортик лодки больно вжимался в худую спину мальчика, но тот оставался недвижим. Боль не казалась Эйби сколько-нибудь большой ценой за то, что предлагала взамен. Свободу!

Что такое свобода? Только сейчас Эйби по-настоящему задумался об этом. Такая желанная она пугала своей неизвестностью, но все же при мысли о том, что она ходит совсем близко, внутри все сладко сжималось от невыразимого восторга, смешанного с тревожным ожиданием развязки.

Там, за старым мостом, который он часто видел издалека, когда его посылали принести дерево для хозяйского камина, там заканчивались границы штата Джорджия, заканчивались границы рабства.

Первое воспоминание в жизни Эйби - маленький черный мальчик с опахалом из павлиньих перьев. У него копна густых взъерошенных вьющихся волос, огромные, распахнутые навстречу миру глазищи, одет он в простую хлопковую рубашку с вышитыми хозяйкой дивными цветами на вороте.

Миссис Мэри Ллойд занята своим любимым делом – плетением кружева. Она увлеченно склонилась над рукоделием. Складки ее пышного платья красиво легли на коленях. Эйби любуется и ею, и солнечным зайчиком, прыгающим от маленького зеркальца на столике возле шкатулки. Ему тоже хотелось бы научиться делать такие красивые вещи.

За окном мать, громко негодуя, смешно гоняется за курицей для хозяйского ужина. Жарко. И он старается изо всех сил, чтобы миссис Ллойд было удобно. Когда она закончит работу, то обязательно погладит его по голове.

Эти далекие воспоминания детства так и останутся самыми счастливыми для Эйби. Однажды все закончилось. Мистер Чарльз Ллойд прискакал из города мрачнее тучи. Вскоре уже вся домашняя прислуга знала, что он окончательно проигрался в карты, и плантация уйдет с молотка, а с нею и все рабы.

Это не было чем-то уж очень удивительным. Многие плантаторы, легко нажившие себе состояние на хлопке, не считали нужным дорожить им, и, подчиняясь призрачной магии азарта, порой теряли все. Так случилось и на этот раз. Теперь Ллойду приходилось думать не только о том, на что жить, но и как оплатить образование сына Джорджа, который учился в пансионате в городе. Эйби его никогда не видел.

Он смутно помнил аукционный дом, строгие безразличные лица покупателей в котелках, помост, тревожную суету и стенания негритянских женщин. Их зачастую продавали отдельно от детей, многие из которых были даже младше Эйби.

Эта судьба постигла и его, маленького любимца миссис Ллойд. Прощаясь, она поцеловала мальчика в покрывшийся испариной лоб и подарила свои четки. Эйби не плакал ни тогда, ни сейчас. Он словно окаменел и только бессознательно сжимал в пальчиках деревянные бусины, пока распорядитель расхваливал четырехлетнего малыша перед потенциальными покупателями. В беспорядочном гуле человеческой речи он услышал свое имя и удар молоточка, поставивший жирную точку в его прошлой жизни. Продано!

Больше он никогда не видел ни свою мать, ни миссис Ллойд, он вообще больше ничего не видел кроме тяжелой работы в поле, слепящего солнца и лопающихся коробочек с белым облачком внутри. Отныне все дни его начинались и заканчивались по звуку рожка.

Эйби подружился с Сэмом, подростком лет двенадцати. От него он усвоил, что показываться на глаза хозяину не стоит. Такая встреча редко заканчивалась чем-то хорошим. Для раба, разумеется.

Где-то впереди над рекой нависал заветный мост. Эйби отдал бы все, чтобы увидеть хотя бы его смутные очертания. Его и еще лицо человека с веслом.

Сэм погиб полтора месяца назад. Не выдержал очередной порки. Горячий и отчаянно смелый, словно дикий необъезженный жеребец он не боялся противоречить управляющему плантацией, поэтому пороли его часто и жестоко. Он предпочитал смерть непрекращающемуся унижению и вечно пустому желудку. Эйби хотелось думать, что даже своей гибелью друг бросал вызов той безнадежности, которая сопровождала раба всю его жизнь. Вот и он бросил жребий.

В тот памятный воскресный день он по обыкновению собирал сухие ветки, когда сквозь заросли мелькнула рослая фигура на вороной лошади. Человек знаком подозвал его. Сначала Эйби подумал, об управляющем, и в ужасе сжался. Тот часто охотился в окрестных лесах, но, подойдя ближе, понял, что ошибся. Человек действительно был одет, как охотник, однако лицо его скрывал повязанный почти до самых глаз шейный платок. В них жила какая-то неизбывная печальная доброта и, когда незнакомец предложил ему бежать, отчего-то поверил в возможность невозможного.