Abracadabra

Abracadabra

ABRACADABRA
ABRACADABR
ABRACADAB
ABRACADA
ABRACAD
ABRACA
ABRAC
ABRA
ABR
AB
A

В давние дни, когда солнце было цвета диких трав, а дикие травы сияли как солнце, великая визирра Нингаль, шестая дочь Инанны и матерь долины Аршмал, уединившись в своих покоях, искала ответ на вопрос, есть ли у мужчин душа.
Отложив золотое перо птицы бену, женщина смяла пергамент и метко швырнула его в очаг. То была очередная неудача на ее пути к истине, и гнев Нингаль был велик, но направлен исключительно на себя саму. Затрещало пламя, жуя неподатливую бумагу, и тайные покои наполнились запахами серы и смолы. Повелительно звякнул колокольчик. Синий с вышитыми на нем созвездиями балдахин качнулся в сторону, и очам Нингаль предстала юная служанка, купленная в прошлый праздник юного месяца. Велев прислужнице открыть окно, женщина вновь вернулась к изучению текстов мудрых жен востока.
Небрежные складки халата кровавыми волнами стекали по телу Нингаль, чтобы затем смешаться с узорами ковра. Ни единой золотой нитью, ни единым драгоценным камнем не был осквернен ее стан, лишь едва заметно мерцали умащенные маслами волосы в свете очага. Лицо же ее было словно создано из острых линий, начиная с излома бровей и заканчивая оскалом тонких губ, в котором далеко не каждая смогла бы угадать улыбку.
На впалых щеках служанки расцвели алые розы, когда госпожа, погруженная в свои мысли, устремила свой взор на нее. За право прислуживать Нингаль в тайных покоях рабыня лишилась языка, чтобы ни живая душа ни мертвая не узнала о бесчисленных ретортах и сосудах, астролябиях и звездных картах, зачарованных калейдоскопах и клыках дракона, лунных книгах и толченых рогах единорога, кои хранились под бдительным присмотром немых слуг. Если бы до ушей великой султанши долетел хотя бы слух об этих предметах, то смерть была бы единственной наградой женщине, дерзнувшей пойти против указов дочери Благостной Богини Дабры, давшей жизнь роду Маат.
Горный массив хребта дракона, видневшийся за окном, был словно вымазан свежей кровью — то солнце прощалось с землей прежде, чем отправиться в земли мертвых. Порыв свежего ветра пустыни, подхлестнул поток мыслей, и Нингаль вновь развернула рукопись, написанную мудрой Индирой для своих учениц. Предваряло то сочинение как и любую другую рукопись, написанную мудрой женой, волшебное слово абракадабра, образованное союзом двух имен: Бога и Абрака и Богини Дабры. Повторенное много раз и теряя букву за буквой, оно призвано было напомнить ищущей истину историю о том, как был сотворен мир; как изгнали богов из сада Истины, ибо убоялся Абрака великого змея и отведал плод бессмертия; как блуждали брат и сестра в бескрайней ночи, пока не пришел последней срок произвести детей; как богиня Дабра вытянула из себя все жилы, ободрала мясо до костей и выпустила кровь из вен, чтобы позволить жалкому богу Абраку сотворить из себя мир, в котором будут жить их дети. И, подобно богине дочери ее, возжелавшие найти истину, должны возложить себя на алтарь знаний, чтобы передать свои знания потомкам своим.
Дальше же в рукописи рассказывалось о том, как медленно вызревает камень истины во тьме, что соткана его материя из ртути и серы, из тьмы и света, из союза Богини Солнца и Бога Луны, и пожирают его безымянные звери, что приходят из тьмы. Все это Нингаль помнила наизусть, но не было среди них ответа на волновавший ее вопрос. Но вот новые мысли посетили ее голову, и женщина начала торопливо их записывать, опасаясь, как бы вдохновение не оставило ее. Прервало работу событие немыслимое — некий проситель дерзнул искать встречи с великой визиррой в столь поздний час. Вне себя от негодования, Нингаль велела прогнать дерзкого глупца и наградить его десятью ударами плетьми и двадцатью ударами слуг, что посмели его впустить. Однако, когда порядок был восстановлен, женщина поняла, что вдохновение вновь бросило ее на произвол судьбы.
Мучимая бессонницей, великая визирра приказала подать чай на западный балкон и призвать к себе третьего из мужей, чтобы усладил он ее слух своим пением. Устроившись средь подушек, Нингаль, не взглянув на яства, велела супругу исполнить одну из баллад о светлом месяце о двух рогах и юной деве, что похитила его.
Пряный чай стыл в прозрачных пиалах, хлопали крыльями птицы в золотых клетках и сонно мерцали драгоценные камни в глазах золотых львов, пока муж с кожей цвета бронзы пел куплеты древней песни, временами ежась от холода и боясь ненароком прогневать великую госпожу. Нингаль взяла его из дома второй сестры великой султанши, понадеявшись на то, что дивный певец заставит забыть ее о кошмарах, но те продолжали приходить каждую ночь, как шакалы почуявшие падаль. Нингаль закрыла глаза, но даже сквозь сомкнутые веки видела она сияющий лик луны — виновник ее кошмаров и не думал прятаться от своей госпожи, светясь холодным призрачным светом истины, обнажающей человеческие грехи.

Во дворце царила гнетущая тишина — еще одну мудрую жену обвинили в ереси, и гнев султашни был велик, ибо на этот раз еретичкой оказалась ее возлюбленная дочь. Провозгласившая, что души мужей не разлагаются после смерти подобно их плоти, она бросила вызов учению жриц и горько поплатилась за веру свою. Глядя на то, как неверную ведут к месту казни, Нингаль думала о своей старшей дочери Ясмин, что не раз становилась причиной ее головной боли. На мгновение представив на месте дочери султанши свою, она поняла, что не чувствует ничего. То боги прокляли ее за неверие, но истина Нингаль была важней. Упали на землю тяжелые косы, похожие на черных змей, спустя несколько гулких ударов сердца вслед за ними покатилась и голова. Дерзнувших пойти против священного текста Абрака, записанного его пророчицей Виргиль, ждала только смерть, но Нингаль прекрасно знала, на что шла.
Тело султанши было неповоротливым и грузным, а пальцы вспухли от многочисленных перстней. Блестящие от пота рабы сновали вокруг нее подобно мухам. Нингаль согнулась в почтительном поклоне. От тела, умащенного маслами сандалового дерева, пахнуло едва уловимым запахом гнили. Султанша была больна, и чем дольше длилась эта болезнь, тем больше становилось число отрубленных голов. Выслушав все те мысли, что заготовила для нее великая визирра, султанша благосклонно кивнула и велела Нингаль разделить с ней трапезу. Как не рвалась последняя вернуться к своим записям, ослушаться повелительницы было нельзя.
Вкушая рахат-лукум и крылья птицы рух в меду, великая визирра полностью погрузилась в свои мысли и едва не пропустила заданный ей вопрос. Султанша хотела взглянуть на бледноликого раба из закатных земель, что Нингаль приобрела на днях. Справившись с первой волной непонимания, Нингаль с удивлением узнала, что вчера прогнала со своего порога слугу одного из послов, что посетил ее с единственною лишь целью выкупить чудесного раба. Наслаждаясь удивлением визирры, султанша рассказала и о том, что по слухам кожа раба сделана из лунного света, а волосы сотканы из облаков. Глаза же его словно вобрали в себя цвет небесной синевы, а речи пленяют словно сети рыболова. Однако, рассказ султанши не произвел на Нингаль должного впечатления. В отличие от своей повелительницы давно уже не интересовала женщину красота земных мужей, что увядала, едва успевая расцвести. Не озарял ни разу их чело проблеск истиной мудрости, и потому сердце женщины оставалось равнодушным к их красоте. Пообещав подарить волшебного раба, если тот отыщется в стенах ее дома, Нингаль призвала своих рабынь и покинула султаншу.
Понимая, что только правда поможет сохранить их жизни, служанки выдали своей госпоже виновницу ее неведения. Приказав старшей дочери явиться к ней в покои, Нингаль смежила веки. От раба, на которого положила взгляд султанша, стоило ждать только беды.
Ясмин была дика как горний сокол, но даже соколу можно подрезать крылья. Девушка явилась неохотно, и всем своим видом показывала, что готова спорить с каждым словом, что изречет ее мать. Впрочем, женщина сохраняла молчание, вслушиваясь в пение птиц, пока голова ее гудела от нестерпимой боли.
— Я слышала, дочь моя, что ты приобрела раба и выхаживала как щенка, кормила с рук с своих и развлекала беседой втайне от матери своей, так ли это?
— Он не хотел есть! — вскричала Ясмин, оскорбленная неозвученным намеком матери.
— И ты кормила его насильно? Даже у раба есть право умереть, а ты хотела отнять и это у презреннейшего из смертных.
— Так вели убить его, чтобы не мучился. Лишь вам, о великая мать, известно, что жизнь человеческая ничто. Куда уж нам, простым смертным до этого знания.
— Не дерзи, я лишь хочу понять, что сподвигло тебя на этот поступок. — отвечала ей Нингаль.
Непокорная дочь смутилась и долго думала прежде, чем дать ответ. Нингаль открыла глаза. Первым, что она увидела был алый тюрбан дочери, похожий на спящую птицу.
— Он рассказал мне сказку обо мне. — наконец сказала Ясмин.