Аброн и Наве

13

Как давно брела она во тьме, Аброн не знала. Тьма не имела ни начала, ни конца. Тьма, наполненная змеиным шипением. Тьма извивающаяся, клубящаяся тысячью змеиных тел. Эта тьма бесконечна, и путь Аброн бесконечен. Но разве жизнь Наве не стоила того? Разве его любовь не придает ей силы, чтобы бороться с тьмой? Разве надежда, что однажды они встретятся в саду вечной весны, не поможет ей вынести разлуку, уготованную демоницей?

Веррье научилась ненавидеть. Аброн никогда не разучится любить.

- Аброн! – донеслось до нее, будто из воспоминания. Она поднималась на Гору Спасения, улыбаясь пролескам и птицам, поющим в небе. И за нею бежал кузнец Форж-Рон. Она шла, чтобы отдать двенадцати рыцарям их Хранителя. Он бежал, чтобы забрать ее.

- Аброн, погоди!

Она продолжала свой путь, не взглянув на Форж-Рона. Больше Аброн не боялась кузнеца. Она больше ничего не боялась на свете.

- Аброн! – снова позвал Форж-Рон. Но теперь уже зов был не за спиной. Теперь зов раздавался отовсюду. А сам он стоял перед ней, преграждая ей дорогу.

Он был черен, как сажа. Он был страшен, как дьявол. И красив, будто пламя, пляшущее в очаге. Густые его волосы стали совсем длинными и развевались за плечами вместе с алым плащом. Глаза его были глубокими, как колодцы. И мелкой алой сеткой испещрены были белки в глазницах. Был он бледен, и страшные темно-синие жилки у висков проступали так ярко, что казалось, можно увидеть, как бьется в них кровь, словно пытающаяся прорваться из этого теперь едва ли живого тела.

- Куда ты спешишь, Аброн? – спросил он, нависая над нею. – Ты давно уже пришла.

Равнодушным взглядом окинув Форж-Рона, Аброн скрестила на груди руки, укутавшись в свой темный плащ, и, нехотя разомкнув губы, глухо сказала:

- Мой путь не окончен, кузнец!

- Окончен. Ты пришла ко мне.

- Нет, Форж-Рон. Ты забрал меня.

- Мне тебя обещали. Я взял свое.

- Я не твоя, - бесцветно ответила Аброн, собираясь продолжить свой бесконечный путь.

Он не дал ей идти дальше. Он удержал ее горячими своими руками. От рук кузнеца остались только шрамы – эти руки помнили еще, как обжег их Форж-Рон, чтобы не делать герба для Хранителя. Теперь они были крепкими, крепче прежнего. Теперь держали они ее, будто клешни. И, будто клешни, раздирали на ней одежды. И рот его завладел ее ртом, выпивая из нее жизнь и пытаясь выпить ее любовь.

Аброн не сопротивлялась. Знала, что никогда она не будет его, что бы он с ней ни сделал. Руки его не могли причинить ей боль. Рот его не мог дать ей радость. Тело его, наваливаясь на нее всей своей тяжестью, не могло изгнать весну из ее памяти. Не мигая, смотрела она своими черными глазами в его, не страшась их дьявольской пустоты. Дыхание ее было ровным, а кровь медленно текла по венам.

«Моя!» - кричал Форж-Рон, овладев ею, словно бы это слово утверждало его право.

«Моя!» - шептал Форж-Рон, касаясь губами ее губ, словно бы так заставлял ее отвечать: «Твоя!»

«Моя!» - хрипел Форж-Рон, закатывая глаза, изливаясь в нее, словно бы накладывая на нее печать своего тела.

А после сердце его судорожно сжималось: «Моя! Моя! Моя! Моя!»

Кривая улыбка растянула губы той, которую Хранитель называл своей весной. Столкнув с себя насытившегося демона, она поднялась во весь рост, срезала прядь своих волос и бросила ее на грудь Форж-Рона. В тот же миг гадюка кинулась к его шее и впилась в его горячую кожу.

Молча смотрела Аброн, как тело его задергалось, как пытался он что-то сказать, как глаза его в ужасе уставились на нее. И так и застыли навечно.

И в тот же миг отовсюду зазвучал дикий смех той, под чьими ногами увядали пролески. Смех доносился и из земли, и из неба, и из воздуха, и из пасти гадюки, и из открытого рта мертвеца, и из тела самой Аброн. А после смех сменился голосом, звучавшим звонко, будто железный молот, бьющийся о наковальню, и отдающийся многократным эхом:

- Погляди на себя, Аброн-он-он! Погляди на себя! Дочь Великого Белинуса-линуса-линуса! Повелителя Солнца! Ты, как я, пришла из Света-света-света! И, как я, стала Темной-темной-темной! Все кончено! Кончено! Кончено! Отныне свободна, как свободна была я-была я-была я! Теперь, когда даже в сердце твоем змеиный яд! Яд! Яд! Яд!