Академия Андромеда

Глава 1. Разрушение во имя жизни

Космос — до отчаяния пустынное место. В тех книгах, которые хранились в электронной библиотеке, герои то и дело сталкивались с противниками среди звезд, попадали в потоки астероидов или едва уходили от комет. Я очень любила эти истории и бережно хранила многие из них в сердце, но относилась к ним со здоровой долей снисхождения. Потому что в космосе такого не случается. Уж я-то знала.

Наш корабль, “Элджернон”, скользил сквозь вечную тьму уже двадцать один год по локальному летоисчислению. Там, на далёком земном шарике, прошло уже около сорока лет, но на “Элджерноне”, летевшем со скоростью восьмой десятой доли от световой, стрелки бежали по-другому. Однако и в его маленьком мирке время было неумолимо, и веселые юноши и девушки превращались в печальных взрослых, а затем неуклонно старели, не надеясь в жизни своей увидеть ни голубого неба, ни земли. Они давным-давно смирились со своей миссией, но в их глазах навсегда поселилась затаённая грусть, и я росла, наблюдая эту печаль о потерянном каждый день.

Я оторвала взгляд от Теда, астронома, который перелистывал карты созвездий на широком экране. Как обычно чем-то недовольный, он делал заметки в блокноте и едва ли замечал меня, сидевшую в углу. До моих занятий по химии оставалось чуть более получаса, и Питчер, химик-лаборант экспедиции, сопел в гамаке, поэтому я выскользнула из отсека, не зная, чем себя занять. Зашла на кухню. Там крутилась Ольха, которая гордо именовала себя коком.

— У нас что, забегаловка какая-то? — спрашивала она меня. — Нет, милая, у нас корабль! А раз у нас корабль, значит я кок.

А потом Ольха рассказывала, как готовят на настоящих кораблях, тех, что ходят по воде. Какие у коков белые колпаки, и как они кашеварят в клубах пара, который поднимается из огромных кастрюль, и какой порядок соблюдается в камбузе. Мне было сложно представить океан, или море, или даже озеро: я воду видела только в бутылях и была приучена беречь каждую каплю. Поэтому море мне представлялось таким же невероятным, как Золушка, золотой единорог или дома-небоскребы, протыкающие шпилями облака.

Забежав на кухню, я поздоровалась с Ольхой:

— Добрый день! — и хотела было ухватить булочку, за что получила лопаткой по руке. Не больно, но обидно.

— Не порть себе аппетит! Скоро будет суп.

Этот разговор был почти ритуальным. Он начался, когда мне было пять, и повторялся раз за разом вот уже пятнадцать лет. Я тянула руки к стеклянному куполу, под которым лежало свежее печенье или пирожные, а Ольха в шутку хмурила брови и бранилась. Кухня у неё была совсем не такая, как в сказках про морских коков. В космических кораблях условия особенные, поэтому готовила Ольха в закрытых шкафах, металлических, с белыми керамическими панелями на крышках. Несмотря на все усилия Ольхи, панели эти местами пожелтели и откололись от времени, но в остальном кухня неизменно сверкала чистотой.

— Вот, лучше помоги мне приготовить салат, — и она поставила передо мной миску овощей. В последнее время гравитатор работал с перебоями, и овощи как будто не совсем лежали в миске, а парили в нерешительности: опуститься на дно или уплыть в другой отсек. Здесь были маленькие зелёные помидорки, огурцы-закорючки и тонкий ароматный лук. Ольха любила рассказывать, какими большими и сочными были овощи в её детстве, как они наливались мякотью под солнечными лучами и напивались дождевой воды, и взгляд у неё становился мечтательным и слегка туманным. Мне всегда нравилось слушать её рассказы. Ольхе было уже пятьдесят лет, и в то время мне казалось, что это глубокая старость.

— Разве в аграрных отсеках вырастишь что-то дельное? — вздыхала женщина и качала головой. — В ящиках под этими проклятыми лампами? Тут только эти задохлики и растут, — она закинула огурчик в рот, и тот чинно подплыл к её полным губам. — Их называли астросеменами, неприхотливые растения, которые будут плодоносить в космосе. А получилось… тьфу! Вот выродятся, и останемся голодными. А они выродятся, попомни уж моё слово. Ну куда ты так мельчишь? Режь крупнее.

И я резала крупнее, слушая болтовню ворчливой Ольхи. А потом, сославшись на уроки химии, пошла дальше. В западном коридоре мне встретился отец, высокий, улыбчивый, с густой бородой. Когда я была маленькой, мне нравилось её гладить. Несмотря на жесткость волос, борода была шелковистой и очень приятной. В руках отец нёс аккумулятор, а спецкостюм был заляпан маслом. Эти пятна и папа были чем-то неразделимым, они возникали даже на свежей одежде буквально в течение первого же часа, как будто таков был порядок вещей.

— Привет, звёздочка, — он потрепал меня по голове, ничуть не заботясь о том, что у самого руки в масле. Волосы будут пахнуть им до конца дня, но я любила этот запах. — А я вот старичка несу в ремонт. Заставим его ещё поработать, а?

— Заставим, — улыбнулась я.

— Пойдёшь со мной?

— Не могу, — вздохнула я. — Меня Питчер на урок химии ждёт.

Отец нахмурился.

— Уроки — это хорошо. Но Питчер — редкий зануда.

Я хихикнула в кулак. Отец не любил Питчера за то, что он когда-то ухаживал за мамой. “Ухлёстывал” — так он говорил. Мои родители — единственные на корабле, у кого родился ребёнок, и долгое время я была уверена, что они единственные, кто вообще испытывал друг к другу романтические чувства, но взрослея, я начала понимать, что всё не так просто. Невозможно оставаться просто коллегами, когда вы двадцать лет летите в неизвестность в закрытой консервной банке. Мир взрослых оказался очень сложным.

— Ну, беги, — улыбнулся отец. — А то Ольха скоро на обед позовёт, а у тебя химия не учена.

— А у тебя руки не вымыты, — парировала я. — Ольха будет ругаться.

— Помою я, помою…

И я побежала дальше по коридору, вперёд и направо, мимо кабины наблюдений, где работала мама, и метеорологической станции, вперёд, к урокам химии, вкусному обеду и будущему. Я родилась на корабле, всё моё детство прошло в обшитых металлом и пластиком кабинах, и мне не на что было пожаловаться. Весь экипаж любил меня, и впереди меня ждали приключения и новые открытия.