Акакий, дачный домовой

ЧАСТЬ первая. Глава 1. Пробуждение

— Уа-а... Уа-а-а-а-а… Уа... Уа-а-а… Уа-а…

Где-то беспомощно надрывался младенец. Его настойчивые крики долбились в замутнённое сознание, пробиваясь сквозь неподъёмно тяжёлую дремоту.

— Уа!..

Последний отчаянно-истошный вопль стал той каплей, которая наконец выдернула Акакия из сковывавшего его каменного оцепенения и заставила рвануть на крики ребёнка, не разбирая дороги. По пути он налетел на пару грязных вёдер: «Эт-то ещё что за беспорядок!» — мимоходом неприятно поразился земляному полу, споткнулся о выступавший из земли странный прямоугольный серый камень, идущий через всю комнату, и почти кубарем докатился до колыбели, подвешенной в огромном проёме большой и тяжёлой двустворчатой двери.

Зацепился морщинистыми руками за выступающую кромку высокого табурета, стоявшего рядом с зыбкой, подтянулся, с трудом залез. Балансируя на краю, он бережно потянул колыбель за боковину, раскачивая, и сипло-скрипучим со сна голосом торопливо тихонько затянул:

— Баю-баюшки-баю… Баю дитятку мою... А-а-а... А-а-а... — Акакий осторожно толкал качающуюся колыбельку, а про себя кипел от негодования.

«Да где же запропастилась эта дурёха! Этакого маленького дитятю без пригляда оставила, где ж это видано!»…

— А-а-а-а… а-а-а…

«Ох, узнаю, что опять этого дурного козла на огород по капусту понесло, и из-за него молодуха младенчика оставила, все рога душному повыдергаю, чтоб неповадно было!» — мысленно возмущался он, продолжая привычным движением вперёд-назад мерно покачивать люльку.

Та была ладной, с неожиданно лёгкой и невозможно тонкой, почти невидимой, занавесью без мало-мальской вышивки. Разглядывая её, Акакий озадаченно хмыкнул. Узорчатая вышивка была обычным делом для покрывала на колыбельку. Деревенские девки частенько начинали готовить приданое будущему дитяте именно с этого. Обыкновенно даже самые неумехи и те старались пустить по краю хоть какой-нибудь да орнамент, а потому простота полотна сильно удивляла и обращала на себя внимание.

Впрочем, сама люлька сделана была на совесть. Причём сделана не из дерева, как сразу заметил Акакий, а из какой-то плоской, плотной и одновременно мягкой тканины, — совершенно непохожей на половики такой толщины, какие выходили из расхожего деревенского ткацкого станка.

Тканевая стенка люльки держала форму и даже имела по краю округлого дна выступающий угол, как у какого-нибудь медного корыта. За этот-то уголок он и раскачивал колыбель, когда вдруг понял, что движется колыбелька не совсем привычно, а как-то по-особенному мягко и бережно, — одновременно и взад-вперёд, и немного вверх-вниз. Он перевёл взгляд с мягкого бортика на подвес и тут удивился ещё больше. Идущие от краёв люльки верёвки не были перекинуты, как водится, за потолочную балку, а цеплялись за нижнюю часть толстого металлического прута, свитого наподобие огуречного уса в тугую пружину. Другим концом «ус» был подвешен к большому крюку в потолке избы. Благодаря этой мощной пружине колыбель и качалась так чудно и ладно.

«Экий умелец-то мужик у молодухи! Каку люльку славну сделал», — довольно подумал Акакий.

Младенец наконец-то успокоился и только непрерывно таращился чёрными глазами-бусинами на Акашу, прижав ко рту свой крохотный кулачок и сосредоточенно посасывая большой палец.

Одобрительно улыбнувшись, Акакий кивнул малютке и стал осматриваться, не прекращая покачивать колыбель. Обводя «избу» всё более и более округляющимися от изумления глазами, он только сейчас вдруг начал понимать, что оказался вовсе не в своём привычном и уютном доме, а в месте по меньшей мере странном, необжитом, и оттого неприятном.

Вместе с этим внезапным открытием к нему вернулась и память, до сих пор отодвинутая на задний план резким пробуждением и неожиданно упавшей на него заботой. Из рассеивающегося тумана забытья одна за другой стремительно выступали картины прошлой жизни, обрушиваясь на него, как молот на наковальню.

Сердце в груди болезненно сжалось, заныло, засосало. Так болит застарелая никак не заживающая рана, — кровоточащая, изматывающая, вытягивающая силы. Улыбка на морщинистом лице погасла. Акакий почувствовал, как его захлёстывает бесконечное отчаяние и боль. Стало сложно дышать. Ему пронзительно захотелось свернуться клубком и поскорее вновь забыться холодным каменным сном. И он почти поддался этому желанию, но… что-то извне будто бы крюком зацепилось за край его сознания, настойчиво требуя вмешательства и удерживая от падения в спасительное небытие. Акакий мучительно скривился.

Едва балансируя на краю, он всё же попытался сосредоточиться на этом новом ощущении, — вопреки невыносимо горьким воспоминаниям, порывисто толкающим его обратно в пустоту. Через бушующий поток картин прошлого путающиеся мысли прорывались с трудом: «Не зря меня… ажно с того света вытянуло… Видать… помощь нужна. Нельзя… Нельзя… проваливаться… Безответственно…»

Как ни странно, это помогло.

Ожившее вперёд воспоминаний внутреннее естество домового посильнее любого человечьего чувства долга будет. Вот за него-то, как за надёжное литое кольцо, и уцепился невидимый багор, который медленно, но верно, выволок Акакия из пучины беспросветного горя на поверхность.