Аккрециозия

Ход, который должен был всё исправить

Мы отправились в дальний полет. От Персеполиса к Митридату.

Наш корабль скользил будто по ту сторону водной глади, на границе реальности, по водам Великого Океана, омывающего все миры. Он несся в немой дремоте, стальные веки сотен глаз прикрыв, похожий на гладкого кита со множеством плавников. Скользил в пустоте, во все стороны разгоняя пространство-время, поднимая невозможные волны. Спешил, повинуясь особому чутью навигационной системы.

Корпус дрожал, глубоко в его недрах выли машины — натянутые жилы. Плавники хаотично двигались: раскрывались, разделялись на части, собирались вместе, крутились под разными углами, будто неправильные, несимметричные, несогласованные между собой крылья диковинной птицы, которая никак не могла поймать ветер. Так правил курс в пустоте цифровой кормчий.

Подолгу мог я лежать на полу, в темноте каюты. Сам не знаю зачем. Мне хотелось прикоснуться, хоть так, хоть немного, к тому, что находится по ту сторону корабля. Ощутить, толику энергии Великого Океана. Почувствовать, ту силу, с которой несет он нас, ничтожную водомерку, мельчайшую песчинку, неизвестно куда.

На какие скалы могут нас забросить эти невозможные волны?

Неясными пятнами смутных образов, в красках невозможных цветов проступала действительность в отражении его темных вод. Стоило забыться беспокойным сном на холодном полу, как все эти видения оживали. Сны ломились от сочности красок. Цвета были столь насыщены, что начинали звучать. Кричали наперебой, сливаясь в единый монотонный гул, который выбрасывал тебя из сна вон, обратно на холодный металлический пол. В темноту. К затекшим конечностям и боли в спине.

Думаю, мне хотелось найти такое состояние, в котором мое существование наиболее близко подходит к истинному существованию. Такое место, расположение духа, где мое страдание обретало бы смысл. Такую точку перспективы, с которой все неожиданно встает на свои места. Такое переживание, возможно у самой границы жизни, в котором я мог бы прикоснуться к миру невидимому. В его неоспоримом наличии.

И где, как ни здесь, лежа на полу палубы можно был ловить не столько частицы, но эхо, флер, того мира, обрушивающегося невозможными волнами Великого Океана, на хрупкий корпус корабля.

Днями напролет, я плавал по отсекам, где не было притяжения. Невесомый и безучастный. В немой тишине, и темноте. Фотосфера всюду следовала за мной. Дрон, бортовая нянька. Строго-настрого запретил ей светить. Мне не хотелось, чтобы хоть что-нибудь из того, что я делал, обрело бы очертания, стало определенным, явным и тут же бросило тень. Мне хотелось всей душой раствориться в полумраке корабельных отсеков. В этом бесконечном полете.

Мы быстро удалялись от Персеполиса. От его палящего солнца в танцующих протуберанцах. Городов цвета песчаника и белого мрамора. Высоких башен, окованных ослепительным золотом. Пылевых завес над бесконечными, опутывающими планету проспектами.

Планета – город. Планета – сад. Обвитая лозой орбитальных станций. В нём мне всегда было тесно. Слишком шумно и ярко. Казалось, что все города его спустились на планету с самого солнца, принесены были солнечным ветром, перетекли по жилам протуберанцев, отяжелели, стали почти ощутимыми миражами, обрели плотность, но так и зависли в воздухе, едва касаясь земли.

Ты почти верил, что всё это существует. Что это не увязший в горячих потоках мираж. Тяжелое, жаром пышущее наваждение, которое никак не удавалось развеять. Лазурные шпили, свечки из стекла, сгорающие на солнце, пирамиды, увенчанные остроконечными звездами, бесконечные гравиплатформы, зависшие в небе. Ростки станций, растущих из земли, переплетающихся между собой и уходящих в лазурное чистое небо.

Легче становилось, только ночью. Города обращались камнем, безликой громадой гор в синей сумрачной дымке. Становились своей тенью, своим следом на песке. Наваждение развеивалось, в глубине кварталов зажигались огни тихой уютной жизни. Персеполис же существовал, только в круге света, между пурпурной зарей и красным закатом. И в нашем, разгоряченном рассудке. Города текли навстречу восходу, перенося с собой суету полуденной жизни. Они никогда не принадлежали планете, на которой росли. Всегда оставались лишь солнца приливом, пеной принесенной волной.

Впереди нас ждал вечнозеленый Митридат, где редкие мегаполисы, усыпанные разноцветными огнями, утопали в лесных чащах, теснимы были бесконечными полями и фермами под молочно-лунным светом местной звезды.

Там, мне думалось, дышаться должно по-другому. Вдали от постоянно бегущей за солнцем жизни на Персеполисе. Сам Персеполис, когда-то для меня был символом надежды, был возможностью найти выход.

Этого не произошло. Не произойдет и теперь, по прибытию на Митридат.

Все, кто мог спать на корабле – спали. Только две стазис-капсулы были по-настоящему пусты. Я бесконечно слонялся по отсекам, коротая время, затем возвращался в каюту и заставлял себя спать или блуждал по сети. Как до того, бродил по узким ночным улочкам, пока на другой половине планеты кипела жизнь. А еще раньше, гулял в предгорьях, среди черных склизких камней вокруг своей деревни на Дубовой Теснине.

Всё вновь возвращалось на круги своя. Только теперь, для этого есть причина.

Наш корабль, меж собой, пилоты называли Спичкой. Как я понял, это от его бортового номера. «С11-И4-К1»

Он скользил бесконечно быстро. Готовый вот-вот сорваться в пустоту. И я начал ему подражать. Пытался прочувствовать его полет. Отталкиваясь от переборок, я быстро набирал скорость, старался спуститься как можно ниже, к тонкой люминесцентной линии указателя на полу. Скользил так быстро как только мог, носом почти касаясь бегущих мне навстречу аквамариновых огоньков. Гудел натужно, подруливая свое неуклюжее тело.

Мне хотелось прочувствовать остроту срыва скольжения. Оказаться на грани, там, где ещё шаг и от тебя уже ничего не зависит.

Оказаться, но не переступить.

Небольшая ошибка в расчетах и вот, чертыхаясь и кувыркаясь, зубы сжимая от боли я лечу с ушибленным коленом в глубину библиотеки, снося все на своем пути. А Спичка гудит, сотрясаясь всем корпусом. Хохочет надо мной.