Алая заводь

Глава 1

Из всего многообразия преимуществ и недостатков текущего положения дел Валерку больше всего радовало восстановившееся после осложнений от ангины зрение, что, впрочем, приходилось скрывать, как и улучшенные физические данные.

Он повзрослел. Они все повзрослели. И не за 3 года, прошедшие после событий в «Буревестнике», а за те мучительные недели, когда приходилось любой ценой отстаивать свою человечность. Примитивная борьба за жизнь, в глазах Валерки, оставалась где-то там, на задворках истории, когда неандертальцы сражались с природной стихией, охотились на саблезубого тигра и всеми силами поддерживали огонь в костре в холодные ночи, не давая замёрзнуть всему племени.

Валерка осознавал ироничность происходящего: он стал преемником того, кого ненавидел, олицетворением того, с чем боролся, за что отдал жизнь. Исчезло ли чувство невероятного одиночества? Конечно, нет, теперь оно приобрело оттенок альтруизма: он оставался одним в своём роде, чтобы мог существовать род другой, человеческий. Мысли занимал и другой вопрос, точнее, вполне очевидный факт: завтра полнолуние, а значит борьба, которую он ведёт и о которой никто не знает, закипит внутри с новой силой. Что же победит на этот раз: животное желание обрести свой коллектив или готовность жить с людьми и для людей?

— Лагунов, каких позиций придерживаются герои рассказа Максима Горького «Старуха Изергиль»? — донёсся голос Вячеслава Ивановича, стоящего у доски.

— Жить вне людей и для себя, как Ларра, жить с людьми, но для себя, как старуха, жить с людьми и для людей, как Данко, — задумчиво ответил Валерка. Почему же нельзя выбрать четвёртый вариант, как мог бы он? — Вячеслав Иванович, почему в рассказе нет героя, который живёт вне людей и для людей? — задал Валерка животрепещущий вопрос, чем вызвал полный подозрений взгляд сидевшей рядом Анастасийки и ухмылку новенькой, Сони Шиловой, первый день посещавшей занятия после переезда из Москвы.

Учитель, отвернувшийся к доске, чтобы записать основные положения правильного ответа Валерки, медленно вновь обратился к классу, на его лице читалось сомнение. Сам ли он не понимал вопроса и его природу или не собирался разделять мудрость с девятиклассниками, которые бы её не оценили, но только не Валерка? Он заворожённо наблюдал за реакцией учителя, с которым делился переживаниями до поездки в лагерь и от которого закрылся после возвращения.

— Человека никогда не изображают полностью оторванным от общества, если только не хотят показать пагубность такого существования. Так было всегда. Так рассуждал и Горький, и Толстой, — рассудительно пояснил Вячеслав Иванович, которого застали врасплох.

Валерку ответ не удовлетворил, но продолжать разговор смысла он не видел.

— Почему? — раздался настойчивый голос Сони с последней парты. — Почему никто не допускает такой подход?

От ответа учителя спас освобождающий из неволи звук звонка. Ученики принялись шумно собирать вещи.

— Шилова, Лагунов, вам отдельное задание на понедельник. На выходных поищите произведения, где герой живёт по принципу «вне людей, для людей» и напишите сочинение на три-четыре страницы, рассуждая над этим принципом. Если ничего не найдётся, напишите только сочинение и порассуждайте без литературного аргумента.

Соня и Валерка синхронно скривились, Анастасийка оторопела. Идея не понравилась никому, но возражать никто не решился.

— Валера, задержись, пожалуйста, на пару минут, — мрачно добавил учитель.

Валерка встретился с полным боли взглядом Анастасийки. Они были парой уже несколько лет, события в лагере ожидаемо сблизили ребят, но оставалось что-то тревожное в их отношениях, то, о чём хотелось поговорить. Новоиспечённый комсомолец и пытался, но выбор собеседников не отличался богатством: Игорь Саныч, как Валерка продолжал его называть несмотря на годы дружбы, едва ли много понимал в отношениях, имея в запасе лишь один неудачный роман с Вероникой Генриховной, которая позже чуть не поработила его. Здоровыми отношениями и не пахло. Очевидным и правильным выбором являлись родители, однако им не хотелось рассказывать, при каких обстоятельствах их сын познакомился с Анастасийкой и от чего защищал. Но страшнее отсутствия доверенного собеседника Валерка полагал нежелание разбираться и копаться в проблеме, которая однозначно существовала. За пеленой собственных потерь и лишений он решил пустить на самотёк те части жизни, которые не вели к прямым неприятностям.

Соня и Анастасийка последними покинули класс, оставив Валерку наедине с учителем, ожидавшим, вероятно, привычного изливания души, но ученик стоически молчал.

– Валера, я не узнаю тебя, – печально протянул Вячеслав Иванович. – Ты вырос, изменился, я понимаю, но важнее, как мне кажется, что ты не узнаёшь сам себя, будто каждая частичка твоего тела живёт отдельно и не прислушивается к остальным. А пугает меня, что тебя это, похоже, совершенно не беспокоит, – по-дружески пожаловался учитель, будто предмет разговора не стоял сейчас рядом, а находился где-то вне досягаемости.

Валерку будто окатили холодной водой, небьющееся сердце вжалось в рёбра, ритмичные подъёмы грудной клетки сменились судорожным колебанием. Страшила правда, которую он действительно не принимал. Мальчик хотел кричать, раскрыть все секреты, которые хранились в тёмных уголках его души, если она ещё у него осталась.

– Переходный возраст, Вячеслав Иванович, – лишь это произнёс Валерка с нечеловеческой ноткой и приподнял слабо трясущиеся плечи. Что-то или, вернее, кто-то не позволял излить то, что волновало и не давало заснуть. И этим кем-то был он сам, которого не выгнать, которого не побороть и не пересилить.

Учитель устало махнул рукой на дверь, разрешая идти домой, прихватив свинцовый груз на цепи с собой.

Валерка кивнул и молча отправился навстречу новым испытаниям, ждавшим вне школы.

– Я буду здесь завтра, нужно проверить контрольные, – с надеждой крикнул вслед учитель, как бы приглашая зайти к нему, если парень передумает. Валерка никак не отреагировал и, выйдя из класса, захлопнул дверь.