Александр Македонский. Дары Афродиты

Дары Афродиты. Глава 19

В просторном богатом доме Антипатра шли последние приготовления к празднику.

     Своё потомство верный сподвижник Филиппа любил, неустанно о нём пёкся и так же регулярно занимался его приумножением. Первенцу, старшей дочери Филе, шёл двенадцатый год, она обещала стать замечательной красавицей и уже была сосватана; за ней один за другим появились на свет четыре мальчика: Кассандру исполнилось девять лет; второй, Филипп, только-только покинул гинекей; Плистарх готовился отпраздновать пятилетие; уже уверенно по мозаике родительского дома топал ножками двухлетний Иолай, а живот супруги знаменитого полководца снова округлился, и все гадали, мальчика или девочку подарит мужу плодовитая жена.

     На содержание своих отпрысков Антипатр не скупился, на няньках, кормилицах и воспитателях не экономил и, выписывая из Афин знающих и уважаемых учителей, о досуге ребят тоже не забывал: к их развлечениям на дворе полагались качели и всевозможные качалки, в доме разместилась целая армия самых разнообразных игрушек, а в конюшне вместе с породистыми скакунами, к своему великому удовольствию, заправлялась отборным овсом пара упитанных пони, на которых могли кататься и будущие воители, и старшая девочка.

     Славное македонское воинство ждала очередная экспедиция во Фракию — таким образом, день рождения Плистарха становился ещё и своего рода заключительным аккордом, замыкавшим череду устроенных после падения Халкидики пиров. На трапезе и последующих увеселениях должна была присутствовать вся македонская знать — Антипатр решил в грязь лицом не ударить и готовил торжество с размахом: для взрослых в до блеска отдраенную, уставленную удобными ложами и роскошно украшенную залу пригласили музыкантов и чтецов (разумеется, не забыв и о свеженьких флейтистках); для детей, оглядев безоблачное небо, прислуга расставила столы на свежем воздухе и собрала схену для показа спектакля в патриотическом духе. После жизнеутверждающего действа о победе македонского оружия на подмостках актёров должны были сменить акробаты, жонглёры и фокусники, а когда дети, спокойно переварив вкусный обед и слегка утомившись от смирного сидения на месте, решат отметить пятилетний юбилей товарища своим активным участием, то весь оставшийся вечер смогут играть во что душе угодно, периодически заправляясь кренделями, пирогами, отборными фруктами и прочими лакомствами, которыми после горячих блюд украсят составленные к стене — чтобы предоставить ребятишкам довольно места для резвой беготни — столы.

     С утра целый отряд челяди совершил настоящий набег на македонский базар (не оставив без внимания и прилавок нашего старого знакомца Иолая, чему уважаемый мясник, конечно, был очень рад), вернулся домой, нагруженный сумами и корзинами со съестным, — и работа закипела. В котлах булькали, в жаровнях скворчали, в очагах надсадно пыхтели готовившиеся яства, рабы наводили последний лоск на хозяйские покои — от парадных ворот до последнего сарая, отпрысков отмывали и обряжали в дорогие обновки с драгоценными миниатюрными безделушками и обували в последней моды изящные сандалии.

     Ближе к вечеру, когда солнечные тени в Пелле заметно удлинились, к особняку Антипатра потянулись многочисленные приглашённые. Линкестиды, Атталиды и Пармениды, Махата с сыном Гарпалом, Леоннат с двумя сыновьями, Эригием и Лаомедонтом, молочные братья Александра, Лаг Птолемей — все входили в настежь распахнутые ворота, желали здоровья и счастья семье и, поцеловав именинника в розовую щёчку, дарили ему подарки: оружие — деревянное, но искусно сработанное — с непременным пожеланием в самом скором времени крепче взяться рукой за настоящий меч, доспехи, расшитые золотом попоны, игрушечных конников и гоплитов, мячи, миниатюрные копии затейливо украшенных шатров, золотые монетки и ларчики с копилками для них, фибулы, заморские диковинки, приобретённые по случаю на македонском базаре или в лавках вокруг него, украшения на одежду и ковры и другие самые разнообразные безделушки. Карие глаза крепыша Плистарха разгорались всё ярче с каждым новым подарком и контрастнее оттеняли светлую кожу, обрамлённую каштановыми с медным отливом волосами; пятилетний виновник торжества, оказавшись в центре внимания, был горд, счастлив, всем доволен и лелеял самые радужные упования на начинавшийся вечер.

     Филипп тоже почтил своим присутствием праздник. Царя со всеми почестями провели в пиршественную залу; туда же были допущены юноши и подростки; ребята до десяти лет остались во дворе и, непринуждённо болтая, не спешили рассаживаться по местам. Гарпал, по своему обыкновению, держался рядом с Филотой и строил гримаски Никанору и Гектору, сам Филота наставлял то и дело заливавшихся смехом братьев вести себя культурно, драку ни с кем не затевать, не нудить и не канючить по каждому пустяку, за столом во все стороны не вертеться и на нарядные хитоны мясо не ронять и фруктовый сок не проливать.

     Местами прыткие трёх-четырёхлетки уже затевали ловитки; каждому подошедшему и поздравившему виновника торжества с юбилеем Плистарх не забывал сообщить, что, когда начнут играть в войну, он будет главным, то есть Филиппом, и сражаться выедет на настоящей лошадке.

     — Слышите? — спрашивал Филота братьев. — А вы будете в моей иле, я буду вашим гиппархом.

     — А я буду казначеем, — выбрал Гарпал. — Казначей даже важнее царя может быть: когда денег нет, никто воевать не станет.

     С царевичем все держались ровно и дружелюбно, Парменид время от времени кидал на Александра заинтересованные взгляды и старался догадаться, с чего это его главный соперник в храбрости, уме и красоте так приветлив и беспечален, будто уже перестал тосковать по Гефестиону. Однако додумать Филоте не дали: все приглашённые прибыли, на столах тоже всё было готово, стульев и скамеек на гостей хватило — и весело галдевших ребят рассадили по местам. Из пиршественной залы донеслись первые звуки музыки, там виночерпии стали разливать вина, а собравшихся во дворе обносили чистой родниковой водой и сладким питьём — праздник начался.

     После того, как гости основательно подкрепились, рабы расставили стулья и скамейки наподобие амфитеатра перед схеной — приглашённым предлагался просмотр спектакля. Драматург, имя которого история, к сожалению, не сохранила, не долго задумывался над названием и не особенно мудрствовал при написании шедевра, значившегося в программе увеселений как «Слава Македонии!»

     Учитывая маленький возраст зрителей, на сцене много фехтовали; учитывая развлекательный характер вечера, должное внимание было уделено и сатире: на подмостки то и дело выскакивал Демосфен, с каждым поражением врагов Филиппа кричавший всё громче и бесновавшийся всё смешнее. Знаменитый оратор давал согражданам никчемные бестолковые советы; соотечественники, если им и следовали, делали это ещё более бестолково, в конце концов, вместе с прочими несознательными и недальновидными греками были наголову разбиты и в отместку за безмозглое руководство смели со сцены своих тупых военачальников, а Демосфена, к великому удовольствию зрителей, закидали тухлыми яйцами и гнилыми помидорами и отправили в изгнание к скифам — на историческую родину его матери*.

------------------------------
     * Бабкой Демосфена по матери была скифянка, родившая дочь от Гилона,  обвинённого в измене и жившего в изгнании в босфорском Пантикапее, совр. Керчь (Эсхин. Про­тив Кте­си­фон­та, 172). Демо­сфен нико­гда не опро­вер­гал это­го упре­ка.
------------------------------

     Поверженные отправились на поклон к царю Македонии и попросили позволения встать под его знамёна и кровью искупить свою вину — Филипп, конечно, их простил, выслушал от оракула предсказания о грядущих великих победах и рука об руку с Афиной Палладой и воителем Аресом направился в Азию громить коварных персов. В бравурном финале исполнялся победный гимн и всеми актёрами провозглашалось «да здравствует великая Македония!»

     — Слава, слава! Да здравствует! Ура! — в полном восторге от спектакля заорали зрители и начали воспроизводить особо понравившиеся фрагменты — преимущественно друг с другом.

     Разыгравшихся насилу успокоили, сманив на сладкие блюда. Мощный всплеск эмоций и энергичная физическая разминка требовали возместить потраченные силы аппетитными пирогами, кренделями, печеньем и прочей выпечкой — и младое поколение резво принялось уминать изыски поваров Антипатра.

     — Давай ты будешь Демосфеном! — коварно предлагал Гектору Никанор.

     — Нет, я буду генералом, а ты — Фалеком* — и я тебе голову отрублю, — высказал своё видение распределения ролей нерастерявшийся Гектор.

------------------------------
     * Фалек — стратег-автократор Фокидского союза.
------------------------------

     — Война потом, — унял младших Парменидов Эригий. Как и сверстники, тоже пожелавшие посмотреть и оценить пьесу, Эригий с разрешения отца покинул круг взрослых в пиршественной зале в самом начале представления и ни одного акта не пропустил. — Сначала надо хорошенько размяться и исследовать поле боя — прятками и ловитками. Когда всё узнаем, тогда уже можно будет и оружие в руки брать.

     — Кто ж захочет быть фокидянами? — спросил у товарища Филота. — Все откажутся.

     — Н-да, надо подумать. — И Эригий почесал голову. — Может быть, жребий кинуть?

     — А, я знаю! — пришло на ум старшему из младших Парменидов. — Крепость фокидян надо устроить в каком-нибудь сарае или флигеле, где свалено много всякой всячины, чтобы осаждённым было интересно в ней копаться — так всякие барахольщики согласятся.

     — А чтобы они быстрей сдались, мы туда свезём оставшиеся пироги, — добавил Эригий. — Они будут их лопать — и мы захватим их врасплох.

     Филота уважительно оглядел сына Леонната:

     — А ты голова…

     — Ещё бы! — согласился Эригий и окликнул царевича: — Александр! А тебе спектакль понравился?

     Наследник македонского престола улыбнулся:

     — Не классический греческий театр, но забавно.

     — А ты не хочешь Гефестиона сыграть? — спросил Филота. — Я буду царевичем — мне эта роль как нельзя более подходит. — И сын Пармениона сдул воображаемую пылинку со своего хитона. — Ты приедешь в Македонию — и я за заслуги перед отечеством возложу на твою главу золотой венок. И прижму к сердцу…

     — Это надо будет другую пьесу написать, — возразил Александр, — поэтому я лучше побуду царевичем — и дождусь настоящего Гефестиона.

     Филота не успел придумать достойного ответа, потому что в разговор громким «ой!» совершенно неожиданно вмешался Гектор, у которого из пирога вывалилась начинка.

     — Свинюшка, — оценил виновника несчастного случая Никанор.

     — Она сама! — не согласился Гектор и подцепил пальцем упавшую на коленку вишню. Уваренная с мёдом, она и в неподобающем месте продолжала выглядеть так же аппетитно, как и в тесте.

     — Всё равно ни генералa, ни гиппархa из тебя не выйдет. Начинку потерял у себя под носом — и всадников растеряешь.

     — Гиппархом буду я! — закрыл прения братьев Филота. — А вы будете моей илой.

     — Я буду, только убери, — выдвинул свои нужды новобранец, расправившийся с вишней и разглядывавший растёкшуюся тёмную каплю — след от пребывания сладкого сиропа на белой коже.

     — Опять с тобой возня, хорошо, что хитон не умудрился измазать. — И новоявленный гиппарх, зачерпнув пригоршню воды, начал водворять порядок на колене своего подчинённого.

     — А я буду казначеем — никто не забыл? — ещё раз оповестил собравшихся за столами Гарпал, но от его слов всех отвлекла вновь ожившая схена.

     На сей раз представления давались чисто развлекательные, без всякой идеологической и патриотической подоплёки: акробаты крутили сальто и строили пирамиды в десяток локтей высоты, фокусники из ниоткуда вытягивали разноцветные гирлянды, жонглёры перебрасывались зажжёнными факелами, дрессировщики показывали умения своих питомцев, мимы изображали забавные картинки. Театр юного зрителя закрывали шутливые стишки, смешные загадки и весёлые песенки, ещё более поднявшие настроение маленьким гостям, не замедлившим перейти от созерцания к активным действиям: одни раскачивались на качелях, другие взбирались на тенистые деревья в саду, третьи носились по двору. Лаомедонт и Эригий катали самых младших на пони; Плистарх всё время напоминал им, чтобы они не перетрудили его любимого Пегаса: ему предстояло идти с хозяином на войну. Подростки любовались в конюшне породистыми скакунами, остальные бегали по двору, то просто наперегонки, то затевая ловитки и прятки, и хохотали и визжали от восторга. Когда на Птолемея в третий раз налетела разыгравшаяся малышня, он вернулся в пиршественную залу и пленился было одной красавицей-флейтисткой, но на неё умильно смотрел сам Антипатр. Хозяину дома Лагид решил препятствий не чинить и снова вышел во двор.

     — Иди сюда! — позвал Птолемея Эригий. — Сейчаc малышню будем судить: они войну начинают.

     — Какую? — осведомился Птолемей.

     — Разгром фокидян. Будем отслеживать, кого зарубили, и выводить их из игры.

     — А раненых?

     — Лечить пышками и сливами.

     — Тогда убитые воскреснут и к ним присоединятся, — засмеялся Птолемей.

     — Это точно… Наши наступают отсюда. — Сын Леонната начал размахивать рукой, излагая диспозицию. — Афиняне — там, под яблонями затаились, Фермопилы, которыми надо пройти в Фокиду, — вот.

     — Ну да, эта лестница как нельзя более походит на легендарный проход, — усмехнулся Лагид, оглядев положенную на зелёную травку десятилоктевую садовую лестницу.

     — Конечно, походит: узкий и опасный, ступать по жёрдочкам надо. Крепость фокидян — там. — Очередным взмахом руки Эригий показал на небольшой флигель. — Мы посылаем беотийцев, они выступают с фиванцами, начинают штурм, а потом в бой выходят наши ударные части. Всё готово? — обратился стратег к доблестным воинам.

     — Всё, — заверил Гарпал. — Я уже выдал деньги на оружие, обмундирование и пропитание. Вот любуйтесь!

     По двору важно ехал на Пегасе Плистарх-Филипп с подаренными Протеем щитом и мечом.

     — Вперёд на нечестивцев! Смерть фокидянам! — провозгласил полководец.

     Святотатцев быстро разгромили, потому что гиппарх со своей илой и знаменитая македонская фаланга не смогли устоять на месте и сразу ринулись на штурм вместе с беотийцами и фиванцами.

     — Трофеи сюда! — командовал Гарпал, восседавший за столом со стилосом за ухом. — Я их посчитаю, а потом всё разделим по-братски.

     Обнаруженную во флигеле посуду и покрывала сейчас же окрестили драгоценными амфорами и индийскими шелками, но, подержав их в руках, за ненадобностью отправили на прежнее место — флигель теперь стал македонской территорией; на съестные припасы победители тоже посмотрели равнодушно, ибо рачительным отцом именинника были и накормлены досыта, и напоены на славу.

     Потери триумфаторов были минимальны, в иле Филоты — только нестроевые: к хитону Никанора пристали два репея, Гектора в щёку укусил комар. Прицепившиеся колючки гиппарх быстренько отодрал; с покрасневшей щекой Гектора пришлось провозиться подольше: мальчик капризничал и всё время норовил расчесать пострадавшее место — Филота убеждал его этого не делать, хлопал по щеке смоченной в холодной воде ладонью и дул на вспухшую маленьким красным овалом кожу.

     — Вообще о нём не думай — и всё пройдёт.

     — Это как?

     — А так! Ты же не чувствовал, когда комар тебя кусал?

     — Нет, — признался Гектор.

     — Ну вот! Не обращай внимания — и всё. Сам не заметишь, как забудешь. Персик хочешь?

     — Нет, лучше водички дай.

     — Вот, держи. — Филота протянул брату чашу. — И не капризничай.

     — А ещё обнять и поцеловать…

     — А венок не хочешь? — спросил у младшего брата Никанор.

     — Венки Гарпал у ювелира заказывает, — прояснил ситуацию старший Парменид и сгрёб в охапку Гектора. — Тебе не холодно? — а то уже стемнело…



     Южная ночь вступила в свои права, зажгла тысячи звёзд на небосклоне и обдала приятной прохладой наевшихся, наигравшихся и набегавшихся гостей. За окнами особняка Антипатра всё ещё скользили тени суетившейся прислуги, но рабы уже не носились между ложами и столами стремительно, как днём. Самая хлопотная часть торжества была окончена, праздник близился к завершению. Все приглашённые остались довольны и угощением, и развлечениями — видя это, и хозяин дома зачёл прошедший день удавшимся и успокоился.

     А во дворе Александр вдохнул полной грудью ночную свежесть. Холодок взбодрил тело, но переполненную радостями и печалями, надеждами и огорчениями голову уже клонило сложить на подушку. Царевич смежил веки. Образ прекрасного синеглазого мальчика мелькнул на мгновение и исчез. «Я знаю, ты со мной». Александр открыл глаза и с улыбкой посмотрел на льнувших к Филоте младших братьев — от этой картины в душе разливалось умиротворение, почему-то приправленное нежностью. «Как это называется? Умиление? — подумал царевич. — И почему оно пришло? Я знаю Филоту, он гордец, хвастун и задира, но он ещё может быть и таким — пекущимся о самых маленьких, заботящимся о них, любящим. А что если это в нём главное? А что если сейчас он и есть настоящий — именно нынешний, а не тот, кого я обычно видел? А что если?..»

     Александр подошёл к Пармениду:

     — У меня к тебе небольшой разговор.

     Филота поднял на наследника зелёные очи, лучившиеся братской любовью и теплотой почти отеческой опеки, он не мог притушить свои родственные чувства мгновенно и так же моментально изгнать их отблеск из зеркала души — этот взор ещё раз поразил царевича.

     — Сейчас, подожди. Я свою илу усажу, а то она уже носом клевать начинает.

     Будущий гиппарх отыскал свободную скамейку, оставил на ней Никанора с Гектором:

     — Сидите тихо и никуда не отлучайтесь, — и обернулся к Александру: — Давай, только недолго, а то их быстро смаривает — того и гляди со скамейки свалятся.

     — Ты такой трогательный в этой заботе…

     — А как иначе? — удивился Филота. — Они же мои родные, мы и живём, и растём, и играем вместе. Я старший — я им опора и пример.

     — Ну да, конечно… — Александр уже отошёл с Филотой под высокую яблоню, но, несмотря на сгустившуюся тьму, было заметно, что он не решается начать разговор.

     — Ты что такой нерешительный? — полюбопытствовал Парменид. — Робкий, застенчивый, смущённый, прямо язык проглотил… Ты мне случайно не в любви собираешься признаться? Такая ночь, звёзды в небе, факелы на земле, роса на траве… И прекрасные голубые глаза смотрят в зелёные…

     — Тоже прекрасные, надо отдать справедливость. Ты вообще красивый.

     — Я знаю. Не волнуйся — ты тоже. Но, когда ты меня позвал, ты ведь не мериться красой или обмениваться любезностями собирался?

     — Ты прав. — Александр провёл рукой по лбу и наконец решился: — Ты письмо Гефестиону написал?

     — А что? Ты хочешь это знать или, — зелёные глаза блеснули, — это относится к тому частному, что остаётся неприкосновенным, как мы вчера договорились? Ладно, не буду мучить тебя сомнениями — написал. Это всё, что ты хотел знать?

     — Нет. — Царевич посмотрел в сторону. — Ты его ещё не отправил?

     — Нет. Посыльный уезжает завтра.

     — Я знаю. И поэтому… хотел тебя попросить: ты не можешь отправить со своим и моё письмо? — просто вложить мой лист в своё послание…

     — А зачем? — вторично удивился Филота. — Почему тебе не послать своё отдельно?

     — Я думал об этом, но Леонид вздорный и подозрительный — он может посчитать, что переписка с Гефестионом отвлекает меня от учёбы, — и убедит мою мать изымать письма. Если сам за это не примется…

     — А, верно, Фукидид как-то обмолвился, что Леонид слишком самоволен и придирчив. Значит, ты ищешь во мне посредника… — протянул Парменид.

     — Если ты откажешься, я пойму.

     — К чему? — Филота не раздумывал долго: его отказ по большому счёту ничего не значил бы, потому что Александр мог обратиться с такой же просьбой к кому-нибудь другому, и при дворе, конечно, нашёлся бы желающий услужить царевичу; приняв же письмо, сын Пармениона сразу же ставил бы в зависимость от себя гордого наследника. — Мне нетрудно. Приходи ко мне завтра с утра со своим посланием — я его отправлю, вложив в своё и, чтобы тебя совершенно успокоить, запечатаю два пергамента — мой и твой — при тебе. Так же, если Гефестион ответит, — пошлю за тобой и при тебе вскрою его письмо. Будет значиться в первой строчке «Александру» — возьмёшь. Можно ещё для Аминторида приписать, что ему написанное не прочитает никто, кроме него, а им написанное — никто, кроме адресата, чтобы он не стеснялся и откровенничал с тобой сколько ему вздумается. Личное есть личное, помощь — одно, а чужие письма читать я не буду — это непорядочно.

     — Да… это лишнее, чтобы обязательно при мне… Я и без того убеждён в том, что ты ничего постороннего, не тебе написанного читать не будешь. Я знаю, понятие о чести у тебя имеется. Спасибо!

     — Да не за что, — улыбнулся Филота. — Смотри не проспи.

     — Будь спокоен. — У Александра отлегло от сердца. — Серьёзно, я тебе очень признателен.

     — Расслабился, когда понял, что за услуги лепёшек с мёдом я с тебя не потребую? — рассмеялся Парменид. — Пошли, вон взрослые уже выходят. Весёлый день рождения был, правда?

     — Замечательный!

     «Неужели всё устроится?! Неужели я нашёл эту линию связи? И кто бы мог подумать, что в этом мне поможет мой извечный соперник! Я его просто расцеловать готов за это!» — ликовал Александр.

     «Однако! — думал Филота. — Теперь переписка, если она наладится, превратится в соревнование — и это мне нравится. Победить царевича в прекрасном слоге, стать Гефестиону интереснее, заставить его забыть наследника, то есть стать к нему равнодушнее, пробудить в афинянине любовь к себе — это будет замечательная победа!»

     — Папа! — завидев вышедших во двор Пармениона и Филиппа, Филота с Александром прокричали «папа!» одновременно, посмотрели друг на друга — и так же дружно, как и звали родителей, рассмеялись.