Алтайские хребты Первопрестольной

- Вот так и получается: каждый месяц – двое суток в вагоне трясешься…

В этот раз все было как-то удивительно безрадостно. И та поездка домой, что готовилась непременной отдушиной за несколько лет не слишком-то веселой жизни, стала нынче лишь серым двухнедельным продолжением. Да, и время Седлов выбрал не самое удачное – конец марта, начало апреля. Но съездить было обязательно надо – каждое свидание со старенькой матерью могло оказаться последним.

Съездил. Теперь уже вот возвращался. Обозревая сквозь пыльные окна унылые, несмотря на солнечные дни, перелески с прошлогодней пожухлой травой, и слушая своего попутчика Николая.

- С вахты, получается, домой возвращаешься – двое с лишним суток, и в следующем месяце уже на вахту едешь - опять: то же самое.

Плацкартный вагон , как, впрочем, и весь поезд, был заполнен «вахтой». Алтайские мужики ехали гнуть спину в Первопрестольную.

- Года три назад еще полегче было, - по-свойски, как старому другу, пожаловался еще в первый день Седлову подсевший по случаю затора в проходе высокий парень с открытым взглядом, - на машинах в Новосибирск работать ездили. А сейчас и там худо стало!..

Еще тоскливей в пути становилось. Оно бы Седлову, конечно, с тоски прогуляться до вагона -ресторана - все-таки занятие! – опрокинуть бы граммов двести под стук колес и пролетающие за окном пейзажи: глядишь, и совсем по-другому бы жизнь зазвучала!.. Но вот этого-то сделать было и нельзя: Седлов и без того храпел львиным рыком, а уж выпей чуть – слушать будет весь вагон!

Честно сказать, в этом была главная дорожная беда!..

Николай, как сосед по нижней полке в их плацкарте, был предупрежден заранее, более того – возлагались на него обязанности, и даже просьба, в случае особо громкого храпа Седлова толкать того без стеснения.

- Я как-то лет уж десять с лишним назад тоже с алтайцами – вахтовиками ехал. Вот они меня и просветили: «На горе стоит аул – это город Барнаул. Под аулом огород – это город Славгород».

- Да, я еще чуть дальше Славгорода живу – пятнадцать минут езды. Да вот, жене-то вчера и пришлось в самый Барнаул на автобусах добираться – в больницу. Второго сейчас ждем – на седьмом месяце она, вот к врачам и надо было доехать. Будь я дома – конечно бы на своих колесах увез.

- А что же – в Славгороде поликлиники нет.

- А-а, - махнул рукой Николай, - они по всякому серьезному вопросу теперь в Барнаул отсылают.

Действительно, разговаривал вчера Николай по телефону: «Все уже, всех врачей прошла?.. Ну, сейчас спокойненько выпей кофе где-нибудь, покушай, и потихонечку езжай на автовокзал». С любовью, виделось, говорил… С настоящей мужской заботой. Вообще – сразу это было видно – был он порядочный и настоящий. «Парень», - так и хотелось Седлову сказать: в свои неполные пятьдесят он и сам себя таковым числил.

А Николай был почти его ровесник.

- А в Москве - ты там где работаешь?

- Мосты строим. Я – слесарь. С арматурой работаю. Это полегче, конечно, чем у парней – на бетоне! Но устаешь все равно за двенадцать-то часов.

И вздохнул устало и обреченно. Как вздыхают настоящие мужики в твердом знании, что хомут, что тянут они год за годом на своих плечах, им уже не сбросить, а ведь и будет он только тяжелеть день ото дня.

- Понятное дело! И сколько платят вам?

- Ну, видишь, я-то уже восемь лет от этой фирмы работаю. В какой-никакой у начальства чести. Хоть, и все мы для них! – Николай махнул рукой. - В общем - от семидесяти, до восьмидесяти тысяч в месяц получается.

Седлов кивнул.

- И дома, получается, потом месяц сидишь… А дома не работаешь?

- А где? Во-первых, и работы-то особо нет, а если в нашем поселке что-то и есть – три - четыре тысячи в месяц от силы!.. Если б было что толковое – разве я б столько уже лет мотался?

- Да, я гляжу, тут весь поезд – вахта.

- Ну, так – людям надо семьи кормить!

Седлов и в прошлые годы с алтайским рабочим людом частенько в поездах соседствовал. По возрасту они делились в основном на мастеровых ветеранов и молодых, полных сил парней. Он всегда отмечал, что на поверку алтайцы и сибиряки оказывались все же как-то чище и лучше и тех, с кем общался и работал нынче он , да и его, верно, самого. Но нынче основная масса была как-то сера и безнадежна. Да ладно, кепки «а ля шансон» - разговоры были совсем уж не те. Задиристый малый, из честной компании соседнего плацкарта, что затеяла «бытовуху» из-под тишка, мерил всех одной, из под серой кепки, меркой, и лучшей похвалой в его устах было: «… Так он же сидел!». Досиделись парни, постепенно превратив свое застолье уже в достаточно шумное, до прихода полицейского наряда поезда. И уж те по-свойски – жестко и без сантиментов – к порядку земляков призвали быстро:

- Давай так! Если мы у тебя, конкретно, спиртное в багаже сейчас находим – высаживаем! Давай?

- Так… А по какому поводу вы мой багаж досматривать будете? – еще пытался отстоять свои права юноша.

- Вы под подозрением! – готовно, не без удовольствия, отрубил полицейский.

Бубнил, конечно, после ухода стражей порядка мальчишечка, хорохорился: «Может, это я в подарок везу!». Не довез, ясно… Да, хорошо - сам доехал!

- Слушай, - спрашивал более опытного в вагонных переездах товарища Седлов, - а как – если в ресторане тут выпьешь?.. Арестуют?

Тоже никак угомониться не мог!

-Да ну – ты что! Этих не трогают! Этих еще и под ручки принесут – уложат. И ни у проводников, ни у полиции – никаких вопросов. Если в ресторане – пей хоть всю дорогу!.. А бывают такие, что и тридцать тысяч там оставляют – всякие же есть же придурки!

Нет, Седлов – он не такой! Он скромненько…

- Коль, если чего – я скоро…

Николая звать не стал, ибо уяснил себе сразу - не пойдет: он лучше Седлова, как не крути…

Вагон-ресторан был полон солнца и пуст от людей.

- Да, цены конечно! – еще не дав Седлову и рта открыть, радела пожилая официантка с толстым слоем перламутровой помады на губах. – Но, что делать – не мы их выставляем!

«Да нормально все, - махнул на все про себя Седлов, - самолетом все равно дороже б вышло».

А взял-то всего ничего: двести, пива, да орешков. «Ерша» волжского надо ж попробовать – сегодня уж в Казани будем.

За окном бежали все те же пейзажи полей, лесов, пригорков, перелесков, березовых рощ в разливах талых вод. Всё стояло каким-то еще неубранным, и пластиковые бутылки, что порой целыми отвалами лежали у полотна, пыльно отсвечивали по всему пути. Они попадались даже в труднопроходимых лесах и топях, на безлюдных равнинах. Там-то откуда было взяться?

Из окон проходящих поездов, откуда ж еще!

Селения, что живописно порой располагались в низине хвойных пригорков или на берегу рек, чинно дымили печными трубами деревянных домов с ярко окрашенными ставнями и штабелями дров во дворе.

Чем жили здесь люди? Наверняка, теми же заботами, нуждами, маленькими своими радостями и надеждами.

Просторы были бескрайни. А людей, подумал Седлов, так мало!.. А ведь эта земля не должна, и не будет пустовать! Она обязательно позовет к себе людей. А разве в силах мы, нынешние, это пространство по-хозяйски объять? И те руки, что остаются еще рабочими, на заработки отсюда подаются… Были прадеды наши – да, тем под силу было и землю эту обрабатывать, и детей по дюжине воспитывать: не нам, слабакам, чета!..

Седлов, с милой улыбкой кивнул сидевшей наготове официантке: «Еще соточку!.. И пива».

«Да ладно – не меряй всех по себе! Стояла эта земля до тебя, и дальше стоять будет! На таких, как Николай – явный тебе пример! Пока такие мужики на этой земле есть – не все потеряно!»

Когда Седлов возвратился – без посторонней помощи, на вполне твердых своих ногах – в плацкарт, Николай спал, отвернувшись к перегородке. Высыпался впрок на закате дорожного дня. Потихоньку улегся сейчас и Седлов. И мгновенно, как всегда, заснул. И хоть повернулся он заранее на правый бок, но через несколько минут вагон уже огласился раскатами могучего храпа, временами переходящего в стон. Мгновениями он даже заглушал застольные разговоры соседних плацкарт. Проснулся Коля, заглядывали соседи.

- Во дает!

- Сильно, базара нет!

- Слушай, ты там толкай его, что ли!

- Да ладно, - с улыбкой отмахнулся Николай, - пока такие парни с храпом таким богатырским есть – не все потеряно!

А поезд нес алтайских трудяг со свежими силами и случайных их попутчиков с гнилыми рассуждениями все ближе к холодно гостеприимной и глубоко равнодушной и к тем, и к другим, Первопрестольной.