Анархопокалипсис: Неполноценные Люди

Глава 1: Исповедь

Шагая по земле процветающего селения скотоводов, Кристин поникшим взглядом оглядывала крупные стойла и промышленные курятники довольно крупного населенного пункта. Жилые дома были не выше двух этажей. Некогда стоявшие здесь квартирные постройки давно разобрали на материалы для производственных пунктов, превратив когда-то приличный городок на западе Славии в пусть и “богатую”, но всё же деревню. Посреди центральной площади стоял красиво отделанный спиралевидный фонтан, куда регулярно подливали свежую воду, вычерпывая старую вместе с подношениями крестьян. Поселок казался спокойным и тихим, а на давно не рабочих проводах фонарных столбов висели ёлочные гирлянды, украшенные самодельными игрушками.

С тех пор, как она в последний раз видела русичей и Алессию прошло чуть больше месяца, а бесконечные странствия превратились в повседневную рутину, по выполнению элементарных поручений нового работодателя. Окинув мрачным взглядом местное подобие храма, наемница нехотя притормозила, пропуская целую ораву юнцов с побрякивающими алюминиевыми крестами на шеях, и медленно направилась в сторону отреставрированного собора.

Под протекторатом Церкви, западные земли отличались особым радушием к тем, кто щедро платил за вход в их скромные владения. Знания здесь особо не жаловали, предпочитая материальные ценности. Местных мало интересовали “бесполезные бумажки”, которые жутко ценились бродягами и тщательно проверялись солдатами Рейха.

У парадного входа бродягу встретили глубочайшим поклоном, продемонстрировав уважение ко всякому гостю на землях Аргина. Кривя душой, Кристин учтиво поклонилась в ответ и подняла глаза на двух уполномоченных «бдительниц», берущих дань с любого желающего причаститься или узреть священные мощи.

— Вечера теплого, слепая сестра, — отозвалась высокая тощая барышня, поправляя перекрученную чернявую гульку.[1]

— Хочешь ли помолиться, аль исповедаться? — улыбнулась более крупная барышня среднего роста с вьющимися каштановыми волосами до пояса. Облаченные в длинные простыни, неаккуратно хапахнутые и сшитые грубыми нитями, они чертовски напоминали ожившие иллюстрации античных времен.

— Доброго времени суток, — спокойно ответила Крис, поправляя здоровую кожаную куртку, явно ей не по размеру, и побрязгивая вытащенным из кармана холщовым мешочком. — Вы правы, мне нужно попасть на вечернюю исповедь, если это возможно, — кивнув, она протянула щедрую плату за вход и невольно вздрогнула от велосипедного звонка в руках прошмыгнувшего за спиной почтальона.

— Да снизойдет снисхождение на все наши души грешные! — скромно улыбнулась одна из послушниц, оглядев щедрую плату в виде резных деревянных крестов ручной работы.

— Пусть и тебе же, блудница, внемлет Отец, — смиренно кивнула вторая, жестом давая добро на вход, после чего прижала сцепленные ладони к груди и умиротворенно прикрыла глаза.

— Благодарю вас смиренно за милость к “незрячей”, — также спокойно ответила Крис, поправляя повязку на левом глазу и с неприязнью изучая парадный вход. На крепких деревянных дверях висели отрывки из самых разнообразных священных писаний. Какие-то были прибиты гвоздями, другие держались на древесной смоле. Нынешняя религия была сплетена из самых разнообразных течений, включая отрывки из библии, корана и даже торы.

Кичиться уцелевшими священными писаниями считалось праведным делом, в отличие от гетерохромии Харенс, которую вполне могли принять за бесовские проделки и происки нечистой силы. Чем больше писаний имелось при входе — тем богаче считался храм, а их расположение на внутренних стенах являло собой своеобразный барьер, как оберег от нечестивых помыслов и людей.

Минуя притвор, гончая едва сумела сдержать рвотные позывы. Отбеленные стены просторной приёмной были усыпаны обрывками макулатуры и чудовищными подсвечниками из человеческих черепов, в которых подрагивало пламя восковых свечей. Прекрасно зная, что это останки “нечестивых” прихожан и прочих неугодных гостей, Кристин нервно сглотнула, унимая тремор в пальцах, и мрачная проследовала вглубь. Проходя мимо огромного орга́на, она тоскливо оглядела три уровня неухоженных клавиш и слабо поморщилась, изучая ржавые автомобильные капоты, по обе стороны от монструозного музыкального инструмента, увешанные всякой всячиной, именуемой «священными мощами» ушедшего прогресса.

Как именно сохранившийся кевларовый бронежилет, велосипедные детали, скелетная кисть и прочие приблуды могли относится к чему-то священному — Харенс не знала, да и не хотела вдаваться в подробности. Главное, что под вечер народу здесь было не много. Кто-то странно поглядывал на гостью, кто-то и вовсе не обращал внимания на невежду, пришедшую сюда ради удовлетворения любопытства. К бродягам веруны относились с сочувствием и снисхождением. Потерянные и ослепшие дети улиц имели полное право просить милостыни и слова Отцовского. А ещё, бродяги очень ценились в тех случаях, когда послушницам и послушникам удавалось промыть их мозги своими речами, наживая себе грозных воинов и защитниц.

Пройдя в небольшой коридор боковой пристройки, Кристин с неприкрытым отвращением отворила измазанную засохшей кровью животных дверь и уверенно перешагнула порог исповедальни. Внутри не было ничего, кроме голых выбеленных стен и крупного укрепленного шкафа с двумя отсеками. В узкой бронированной нише слеваотсиживался сам батюшка, а вот вторая, более просторная, предназначалась для исповедующихся.

— Здравствуй, дитя моё, — эхом раздался глубокий заглушенный баритон, резонируя с отличной акустикой небольшого помещения. Казалось, что он звучал отовсюду, как нечто высшее и незримое.