Анестезия

Анестезия

Очередь в кабинет хирурга расползлась до конца коридора. Алёна сидела возле двери и покачивала стройной ножкой, гипнотизируя взглядом расположившегося напротив пенсионера. Старик смотрел то на Алёну, то на сползшую с её ноги красную туфлю и натирал ноющее колено. Алёна поняла: ещё чуть-чуть и дедуле потребуется не только обезболивающий укол, но и валидол под язык, и переключилась на худого бородатого парня, уткнувшегося носом в книгу. Почувствовав её взгляд, он на секунду оторвался от чтения, громко чихнул, не прикрыв рот, что вызвало возмущённое бурчание старика, и погрузился обратно в мир мечей и драконов. Алёна перевела взгляд на его соседа: стеснительный пухляш в деловом костюме с прозрачной папкой, набитой отсканированными документами, краснел и улыбался, поглядывая на неё.

— Когда я была в твоём возрасте, — к Алёне наклонилась женщина лет пятидесяти, — то тоже любила кокетничать.

Незнакомка походила на ожившую сову: маленькая голова, вжатая в широкие плечи, едва не вращалась по кругу — от Алёны к почти соблазнённым ею мужчинам. Женщина приблизила к Алёне отёкшее лицо: большие глаза, густо накрашенные чёрной тушью, которая отпечаталась на веках, сверлили Алёну хищным взглядом, а матовая бордовая помада обнажила недостатки губ: сухость и трещины.

Алёна скривила губы, но женщина приняла её ухмылку за улыбку и продолжила:

— Я сама из Саратова, в Москву впервые попала в двадцать лет, приехала в гости к тётке, — она взяла Алёну за руку, — так вот я за неделю в Москве все магазины оббегала. Каблуки обожала просто жуть, — она кивнула на туфли Алёны. — Твои по сравнению с тем, что я носила, дачные шлёпки.

Алёна улыбнулась: на этот раз искренне. Бабушка негодовала, когда видела её на каблуках, и ругала мать, что та позволяет Алёне портить ноги в столь юном возрасте, уверяла, что ношение шпилек обязательно скажется на здоровье. Если бы она знала, что Алёна гоняет на них каждый день с одиннадцати лет, то её хватил бы удар.

— Выбора у нас, правда, не было, — сетовала незнакомка. Вздохнув она добавила. — Твои красивые, но каблу-у-к. Какой же он крохотный. Знаешь, у нас в Саратове в девяносто третьем…

Дверь кабинета распахнулась, и Алёна заёрзала на стуле, проглотив обречённое «наконец-то». Оттуда выползла подслеповатая старушка, прилипшая носом к справке.

— Не волнуйтесь, все печати на месте, — следом за ней выскочил молодой мужчина. — Да, вот с этой справочкой вы идёте в регистратуру, — протараторил он, прежде чем пациентка задала вопрос.

Алёна замерла. Туфля, державшаяся на пальцах ног, соскользнула и грохнулась на пол.

Шум привлёк внимание мужчины. Он повернулся к Алёне.

Она смутилась.

— Здравствуйте, — прошептала она, хотя ей казалось, что она кричит на весь коридор.

— Здравствуйте, — мужчина кивнул и исчез за дверью.

«Не узнал», — подумала Алёна.

Женщина подмигнула ей:

— Красивый какой, да? Новый хирург?

— Да нет, — отозвался дед, оторвавшись от растирания колена, — анестезиолог. Медсестёр не хватает, вот он и подрабатывает в поликлинике. Ничего так, кстати, уколы ставит, не больно.

Пухляш встрял в их диалог, косясь на Алёну.

— А чего он по своей специальности не работает?

— Ищет вроде как, — прокряхтел пенсионер, — пока здесь. Он сам только после института. Вот уроды, — он обратился к «сове», — всю страну развалили. Вот раньше, помните: отучился — держи работу. Отработал — держи жильё. А сейчас что? Ни работы, ни квартиры.

— И не говорите, — закивала она, — у нас в Саратове в девяносто третьем…

Алёна не слушала. Голова превратилась в воздушный шар. Только раздулась она не от гелия, а от воспоминаний.

Алёна училась в шестом классе, когда заприметила симпатичного одиннадцатиклассника. Через подруг — тех, кто водил дружбу с мальчиками постарше — она выяснила, что его зовут Матвей, что учится он в «А» классе, и что в школу приходит без десяти восемь. Алёна перепробовала все способы: выучила его расписание и мелькала у нужного кабинета в нужное время, подкарауливала Матвея в столовой, один раз даже распласталась перед ним на ступеньках, — правда, случайно: оступилась на высоченных каблуках. Но всё было впустую: забавная шестиклассница, возомнившая себя взрослой, его не интересовала. Ни каблуки, ни укладка, ни макияж, ради которого Алёна просыпалась на час раньше, не помогали: Матвей лишь поглядывал на неё перед уроками, когда они сидели в коридоре, но знакомиться не подходил. И тогда Алёна, насытившись играми в «гляделки», взяла инициативу в свои руки.

Матвей разговаривал с друзьями, когда Алёна, постукивая каблуками, направилась к ним. Она представляла, как он испугается, когда она выдаст его тайну, как над его нерешительностью посмеются его одноклассники. А когда Алёна остановилась у скамейки, которую они заняли полностью, и Матвей замолчал, подняв на неё глаза, лишь убедилась в собственной правоте насчёт его чувств. «Слушай, — сказала она, — если я нравлюсь тебе, то так и скажи. Не нужно на меня каждый день пялиться, хорошо?». Голос слегка дрожал, но Алёна знала, что дрожь появилась не от страха или волнения, а от злости на скромность старшеклассника. Матвей переглянулся с друзьями. «Я не пялюсь», — он улыбнулся. «Пялишься, — она настаивала. — Не смотри на меня, ладно?». Улыбка Матвея стала шире: «А ты чего пялишься на меня?». Алёна возмутилась: «Я не пялюсь!». Парни еле сдерживали смех, а Матвей продолжал: «Если я пялюсь на тебя, и ты это видишь, значит, ты тоже пялишься на меня». Она сорвалась: «Я не пялюсь на тебя! Я смотрю на тебя, потому что чувствую на себе твой взгляд, когда ты пялишься! — выдохнув, она добавила. — Не пялься на меня, ладно?». Он согласился: «Ладно». Алёна одарила, как ей казалось, надменным взглядом Матвея и его друзей и смешалась с толпой школьников, спешивших на первый урок.

Обещание он сдержал, и отсутствие зрительного контакта между ними приводило Алёну в уныние, которое в мае вылилось в пятнадцатиминутный поток рыданий в туалете: во-первых, Матвей окончил школу. Во-вторых, на последнем звонке, куда Алёна пробралась тайком от учителей, он танцевал вальс с какой-то низкорослой толстой блондинкой.