Ангажемент

Ангажемент

    То, что день, вероятно, не задался, Антон почувствовал еще в ванной, под горячими струями душа, когда флакон дорогущего шампуня, неэстетично хлюпнув, выплюнул на прозрачную стену кабинки почти все своё содержимое. Пришлось, раздраженно скрипя зубами, собирать ароматную слизь в ладони и намыливаться целиком, усилием воли гася в себе мутную волну недовольства. При его профессии, а вернее ремесле, как он любил называть свою актёрскую долю, такие негативные эмоции были крайне вредны, так как сразу и явно оставляли свои следы на его моложавом, красивом лице. Внешность Антона Корецкого, вполне заслужено и часто становилась темой для завистливых разговоров в театральном сообществе, что впрочем, совсем не доставляло беспокойства - пока роли сыпались на него, как из рога изобилия. Вытираясь мохнатым полотенцем, он смотрелся в напольное зеркало и настроение его быстро повышалось. Слегка запотевшая зеркальная поверхность отражала гармонично-поджарый торс мужчины ближе к сорока, скорее любящего бег, нежели силовые упражнения. Изящная, лёгкая небритость (предмет тщательной заботы стилиста) подчеркивала волевую линию подбородка, оттеняя мужественную чувственность губ, и их ироничный изгиб, что так живо привлекал женские, ищущие взоры. Взгляд ярко голубых глаз, в сочетании с антрацитово-черной шевелюрой придавали ему некоторое сходство с Аленом Делоном на взлёте французской славы.
     Второй сигнал о пропащем дне, Антон получил за завтраком, опрокинув на домашний халат полную чашку кофе и чудом не ошпарив себе ноги. Тихо шипя, он тщетно оттирал шелковых драконов салфеткой и недобрым словом поминал Катю, подарившую эту редкой красоты вещь. Уже почти неделю Корецкий старался не думать о бывшей подруге, а сейчас поневоле вспомнил. Антон, конечно, её любил, собственно как и множество других женщин - что поделать, если он крайне любвеобилен, ровно настолько, насколько и ревнив?! Но лишь одна Катя, удостоилась чести делить с ним жилище. И что же в результате?!
     Тем промозглым осенним вечером, как обычно пешком, преодолев два промокших перекрестка, отделяющие театр от его дома, он поднялся по лестнице, по-спортивному игнорируя лифт. Уже в двух лестничных пролетах от своей площадки сглаженные временем ступеньки подвели, и он чуть не упал, чудом ухватившись за перила.  Возле приоткрытых дверей его квартиры, курил высокий незнакомец в длиннополом, дорогом пальто. Увидев Антона, он нервно вздрогнул и заторопился вниз по лестнице, оставляя за собой терпкую смесь из запахов коньяка, парфюма и хорошего табака. Катина же фигура в тонком, полузастёгнутом халате, почти открывавшем её тяжелую грудь со столь знакомой ему и даже родной родинкой, вызвала у Антона такую дикую смесь ревности и желания….
     Воспоминания о последовавшем скандале были крайне неприятны Корецкому, но правота обманутого мужчины была для него несомненна. Её не могли поколебать ни растерянные глаза полные слёз, ни дрожащие от ужаса губы Екатерины. Той ночью мокрый ветер уже нес зябкое предчувствие скорых заморозков, но он ещё долго смотрел в открытое окно на её силуэт у автобусной остановки. Она взяла с собой всего лишь две сумки, те самые с которыми и переехала к нему полгода назад.

     Антон раздражённо хлопнул дверью и, стараясь выбросить из головы дурные воспоминания, устремился на улицу. Когда здание театра, в котором он служил, показалось за поворотом, вдруг отчего-то тоскливо заныло сердце. Луч холодного солнца, отразившись от витрины кафе, ослепил его на мгновение, Антон неловко оступился, и нелепо взмахнув руками, соскользнул с тротуара на дорогу. Третье и последнее предупреждение судьбы Корецкий осознать не успел, потому что водитель белого внедорожника очень спешил домой из ночного клуба. Сверкающий никелем бампер принял на себя фигуру в бежевом плаще, ломая позвоночник, сминая внутренности и безжалостно уничтожая то, что было телом известного артиста Антона Корецкого.
 
     Сон был очень яркий и на редкость реальный. Будто летит он над поблескивающими крышами домов, пробуя губами влажный ветер пахнущий морем и дождём, заглядывая в таинственные выходы чердаков, так похожие на будку суфлёра, облетает купол старинного театра и, поднимаясь выше и выше, к бледно-синему небу в разрывах мокрых облаков, радостно смеётся от чувства бесконечной свободы.  А потом всё закончилось. Глухая и душная темнота навалилась на него словно тяжелое одеяло, напомнив то, старое бабкино, под которым он прятался в детстве, в деревне, зарываясь в глубины пахнущей пылью постели от шорохов и скрипов неожиданно-черной сельской ночи.

     Пробуждение Антона было каким-то совершенно необычным. Не открывая глаз, он вспоминал сон и удивлялся тому, что помнит всё до мельчайших подробностей. Будильник молчал. Пытаясь удержать в памяти ощущение полёта, он потянулся и сел, потирая веки. А в следующее мгновение Корецкий замер, моментально покрывшись липкой испариной. Сердце заколотилось где-то в гортани. Он находился не у себя в спальне, обставленной по эксклюзивному дизайн-проекту и стоившей ему немалых денег. Окружавшее его пространство, походило на офис какой-нибудь юридической фирмы или кабинет чиновника с любовью к канцелярскому минимализму. Жемчужно-серые стены, без малейшего намёка на окна, плавно перетекали в такого-же цвета пол и потолок. Посередине помещения матово мерцал алюминиевыми углами небольшой стол - прямо напротив очнувшегося Антона. Но самое главное и невероятно странное было то, что за столом, покачиваясь на тонконогом металлическом стуле, сидел шут. Настоящий, в трехцветном колпаке с бубенцами, тонко  и мелодично позвякивающими в такт его движениям.
     Антон не был атеистом, но и верующим, в полном понимании этого слова, называться тоже не мог. Он был склонен, скорее, к некоторому мистицизму и суеверию и, наверное, поэтому, не смотря на ирреальность происходящего, не стал креститься или даже щипать себя. Не пришла ему в голову и идея о розыгрышах друзей (за неимением оных) и иной бред, посещающий книжных героев, оказавшихся в подобной ситуации. Бубенчики тихо звенели, шут раскачивался, рассеянный свет лился, казалось, прямо из потолка, Корецкий потел, сидя по-турецки на полу. «Пауза затягивается» - вяло подумал он. Внезапно фигура за столом замерла, и Антон смог, наконец, разглядеть лицо своего оппонента. Очень знакомое, надо сказать было лицо. Брутальная синева щек, мужественный подбородок…. На Антона смотрел его брат-близнец. И шут бы с ним – случается всякое, но вот только не было у Корецкого братьев-близнецов, …да и обычных братьев не было тоже.
-Насмотрелись, Антон Данилович? – сочным баритоном поинтересовался шут.
-Прошу прощения? - Антон попытался привстать.
-Нет, нет, будьте любезны, сидите, не стоит утруждать себя, - собеседник изящно уложил подбородок на переплетенные пальцы рук и слегка улыбнулся. - Вы в состоянии общаться?
-Скажите мне, что происходит? Что со мной, где я и самое главное - кто Вы?? - эти слова Антон проговорил почти на одном дыхании, мысленно поражаясь тому, как ровно течет его речь. Шут слегка качнул головой и неожиданно запел: - Да я шут, я циркач, так что жее... - звук его вроде бы поставленного голоса показался Корецкому настолько противоестественным, что волосы на голове и руках Антона встали дыбом, словно наэлектризованные. Пение как началось внезапно, так резко и оборвалось.
-Что ж, Антоша… можно ведь Вас называть, вот эдак, по-простому? – Антон оторопело кивнул. - Так вот, дорогой Вы мой человек, времени у нас не так уж и много, - лицо под колпаком стало серьезным. – Хотя если, воля Ваша, вы откажетесь от того, что я хочу Вам предложить, времени будет - хоть отбавляй.… Но даже меня, если подумать, пугает до дрожи такой исход.
-Я не понимаю…
-А понимать тут и нечего вовсе, Антошенька. Дело в том, что Вы умерли, вот-с, - неприятно причмокнув, словесно соригинальничал шут. – А я собственно Ваш, так сказать куратор, а еще точнее – актерский агент. Посмертный, если угодно.
Антон прикрыл глаза. Паники не было. Не было теперь и страха. Совсем. Признаться, с момента пробуждения он неосознанно был готов к чему-то подобному. Не так безапелляционно, конечно, но.…Теперь, совершенно ясно он понял и свой сон, и всю потусторонность этого места…
-Ну что Вы, Антон Данилыч, не стоит так убиваться! Хе, хе…убиваться…, тем более, что Вас уже убили, простите за тавтологию. Наше дело то - простое. Вот, кстати, – затейливо звякнув бубенчиками, трехцветный колпак склонился над столешницей, - Вы у нас каким амплуа заведуете? Трагик? Или фат, может быть?
-В современном театре нет таких четких понятий…
-Да не про театр я говорю, милай, а о жизни глаголю твоей никчемной! – шут возвысил голос, причудливо мешая стили речи. – О том говорю тебе, что как актёр ты -  ноль без палочки, по моему сугубому мнению. А в жизни и вовсе наследил, – визави Антона пожевал губами.
-Где же…- совершенно потерялся Антон от такого напора.
-Гдее жее, - с издёвкой проблеял его «агент», - Девочку кто из дома выгнал, а? Ночью! А она между прочим, во чреве твоего сынишку носила, не знал, да?
-Как это? Почему носила? Что же, аборт сделала? – Антон совсем осмелел, от таких мелких, по его мнению, прегрешений.  Шут внимательно посмотрел на него, оправил на груди свой балахон и, выпрямив спину, побарабанил пальцами по столу. В комнате внезапно погас свет, а может это потемнело в глазах у Антона, и он очень четко ощутил Катино присутствие рядом. То, что началось дальше, походило на странный морок или сон. Он был и собой и Екатериной одновременно. ОНИ не находили себе места. ОНИ знали, что только прошедший приступ токсикозной, выворачивающей желудок тошноты, вернется вновь и вновь. ОНИ помнили усталое лицо подруги, так тяготившейся своим согласием приютить их. ОНИ чувствовали острейшую волну ревности и тоски. И понимание того, что некуда уехать, уйти, убежать. И несправедливость. И обиду. И…пожирающую разум любовь. А потом ОНИ вышли на балкон восемнадцатого этажа новой, элитной высотки и с трудом забравшись на перила, вместе шагнули вниз.
     Казалось, целую вечность он будет падать, будучи одним целым с Катей. Вечность он будет чувствовать, как ломаются кости и рвётся сердце. Его вновь и вновь что-то, возвращало на капот внедорожника, и он снова кричал, задыхаясь от нестерпимой, смертельной боли, а после опять падал, с ужасом глядя на грязно-серый асфальт стремительно несущийся к нему.
 
     В комнате посветлело. Антон ощутил себя лежащим на боку, словно в утробе матери, уткнувшим потное лицо в подрагивающие колени.
-Как Вы теперь понимаете, дражайший Антон Данилович, - выразительный голос шута проникал, казалось, прямо в черепную коробку, - претензии к Вам, имеют под собой, серьезные, так сказать, основания. Но! Разбирать всю Вашу жизнь или тем паче судить Вас, не в моей, собственно говоря, компетенции. Нет ничего подобного в наших должностных, шутовских инструкциях. - Близнец в серо-красном балахоне привстал, перегнувшись через стол, и пощелкал пальцами над скорченным телом артиста. – Господин Корецкий! Ау! – Антон, пытаясь унять дрожь, перевалился на спину и сел ближе к стене, затравленно глядя на шута. Последний опять опустился на свой стул и продолжил: - Повторюсь - я Ваш агент, а дело агента, какое? – он вопросительно звякнул бубенцами.
-Какое…,-почти простонал Антон.
-Что Вы в самом деле, как попугай, право слово!- шут раздраженно пристукнул ладонью по столу. - Риторический вопрос это был. Молчите пока, и слушайте! Так вот, дело агента находить актёру работу. Хорошие роли находить. За хороший гонорар. В данном случае…
-Послушайте, а где сейчас Катя…? – пересохшее горло Антона было будто присыпано песком. – Она ведь тоже…получается…ну, мертвая. Может она где-то рядом…?
-Мальчишка! – «куратор» громыхнул незнакомым, почти шаляпинским басом. – О себе сейчас думай и не перебивай! У каждого своя дорога…, - задумчиво добавил он уже своим обычным  голосом. – Так вот, в данном случае, к Вам, по не очень ясной для меня причине, очень благоволят. У нас здесь, - шут иронично усмехнулся, - образовался некий частный театрик, и его антрепренер, являющийся одновременно режиссером и драматургом, хочет ангажировать Вас на главную роль в одном чудном спектакле…, и я уверен, что гонорар, ожидающий Вас в случае успеха - будет самым высоким из всех возможных.
-Господи, какой спектакль?? Какой гонорар?? Я же мертв! Совсем! И где это всё? Я в аду или где?! – Антон закрыл руками лицо.
-Стоит ли, уважаемому такому, известному такому, понимаешь, человеку, впадать в уныние и не побоюсь этого слова, в истерику? – балахон прошуршал рядом и шутовской колпак коснулся ослиным ухом антоновой руки. – Время твоё уходит, тебе дарят шанс, хороший шанс…. Просто кивни. Там уже, - из балахонистых складок показалась бледная ладонь, указывающая на потолок, - полный аншлаг. Сглотнув, Антон взглянул на своё мистическое отражение в шутовском облачении, сидящее на корточках рядом, и медленно наклонил голову.