Ангедония

Пролог

Гвен спотыкается.

Задевает босыми пальцами ног подол нижней мужской рубахи и падает прямиком на каменную лестницу, со всей силы приложившись челюстью о промерзший и неприветливый камень. Зубы бьются друг об друга, она точно разбивает ладони в кровь сначала от удара, а потом от попыток зацепиться за покатые старые ступени. Пытается как можно быстрее подняться на ноги, оглядывается и, едва не задевая подол снова, поспешно бежит выше.

Мужские ночные рубахи не должны быть такими длинными, но эта болтается на ней, как на ребенке. Ланселот всегда был выше многих своих товарищей.

Ей бы бежать вниз и на улицу; искать спасения в башне — идея просто отвратительная, но Гвен сжимает в правой руке ткань рубахи, приподнимая и скручивая вокруг ладони, и продолжает взбираться все выше и выше.

Ледяной ветер, гуляющий на лестнице, заглушает характерные звуки драки. Она не слышит собачье дыхание или рык. Страх заставляет не отступать, но саднящая ладонь, которой она придерживается за каменную стену, вдруг отдает резкой болью, и Гвен замирает.

Прислушивается.

Но ничего толком не слышит.

Он придет за ней. Он обязательно за ней придет, но сейчас ей нужно спрятаться.

Гвен отталкивается от стены и поднимается все выше, раня изнеженные ступни о сколы неровности высоких ступеней. Силы заканчиваются, она понимает это с каждой преодоленной ступенью все отчетливее. Паника, стучащая в голове, все еще достаточно сильна, но Гвен начинает замедляться, и вовсе не потому, что опасность миновала.

И тут, сквозь завывания ветра и гул крови в ушах, до нее доносится собачий рык. Да смилостивятся над ней духи… Кажется, он спустил псов.

В сплошной стене наконец появляется арка, и, пускай лестница уходит выше, Гвен ныряет в эту арку, ища защиты в небольшом чулане, когда-то использовавшимся для ведер и чистой воды. До нее доносится стук собачьих когтей по камню, животные преодолевают длинную лестницу прыжками, а дверь оказывается настолько невыносимо тяжелой, что в какой-то момент Гвен кажется, что та заперта.

Она слышит собак. Слышит все отчетливее, и страх начинает пожирать ее совершенно иррационально. Дверь все же поддается со скрипом старых и давно никем не смазанных петель, Гвен тащит ее на себя из последних сил и ныряет в помещение, едва не прищемив собственные плечи.

Сначала она прижимается спиной к тяжелой деревянной поверхности с множеством кованных деталей, дышит надсадно: вдох-выдох-вдох. А потом вдруг вспоминает, что она не подпирает дверь, совсем нет. Она поможет открыть ее собственным весом — и это осознание заставляет ее шарить по стенам рядом в поисках замка, засова, ржавого ключа. Хоть чего-нибудь, что поможет ей скрыться.

Засов находится, но сдвинуть его никак не получается: видимо, здесь давно никого не было. Гвен и сама никогда не заходила в эту башню, ни разу не поднималась по лестнице, но мало ли в Камелоте мест, куда еще не ступала нога королевы?

Саднящие ладони становятся красными от натуги — так сильно она давит на задвижку. Мелкие царапины жгутся, болят от соприкосновения с грязным металлом, но Гвен стискивает зубы и кряхтит, толкая засов. Тот наконец поддается, но до конца не доезжает.

Ей хочется кричать и плакать одновременно: то ли от боли в ладонях, то ли потому, что все же удалось закрыть дверь. Гвен и сама не знает, почему кажется себе такой слабой, уставшей и грязной.

Дверь оказывается достаточно массивной, чтобы практически не пропускать звуки с лестницы. Гвен прислушивается и кладет ладонь на грудь, пытаясь перевести дух. Пачкает следами крови, пыли и грязи рубаху Ланселота, но совсем этого не замечает.

Собаки ее не тронут. Они прекрасно знают ее запах, она даже несколько раз ходила на псарню и кормила их, так что они совершенно точно ее узнают. Псари никогда не морили их голодом, так почему же она так испугалась, когда услышала цокот когтей по камню и рычание?

Дыхание более-менее восстанавливается, по крайней мере, кровь не шумит в ушах, и тяжелые вздохи и выдохи не мешают прислушиваться к происходящему за дверью. Слышно плохо, мысленно Гвен ругает себя, что не устремилась выше по лестнице. Вряд ли бы у нее хватило сил добежать до вершины, да и разве там есть где спрятаться?

Она не слышит пробегающих мимо собак. Не слышит бряцания лат или оружия — да и с чего бы ей это услышать? Артур бы не стал звать рыцарей. Артур бы вряд ли опустился до такого.

И все же Ланселот до сих пор за ней не пришел.

Пусть подерутся, думает Гвен, присаживаясь на корточки и ежась от холода. Пусть подерутся, разобьют друг другу лица, а там, может, Артур и простит его.

Простит их.

Не станет же он в самом деле убивать Ланселота?..

Кто-то со всей силы бросается на дверь с другой стороны. Когти царапают по металлическим вставкам, дверь воет и скулит. Гвен вскакивает на ноги и невольно отпрыгивает в сторону. Еще бросок — скрежет когтей заставляет повести плечами и сжаться, настолько звук получается неприятным.

Не тронут, псы ее не тронут. Не тронут ли?

Артур никогда не пускал их в жилые залы, не имел особой слабости к щенкам и даже на охоту брал с собой пару-тройку гончих равнодушно. Гвен так вообще почти не интересовалась их жизнью на псарне. Что, если их регулярно морили голодом и пороли? Что, если у псарей под надзором не одни тонконогие гончие, но и более крепкие агрессивные твари, способные разорвать человека за доли секунд?