Ангелы не умирают

Часть III. Юность

Ангелы оказались такими же слабыми, как и люди.
Они боятся. Они уничтожают то, что не могут понять.
Чему завидуют.
Дневник Ангела-Хранителя

      Новогоднее поражение стало самым страшным за всю историю моих поражений.
      Ветер свистит в ушах, проходит то сквозь меня, то бьет прямо по лицу. Наверное, обжигает холодом. Не чувствую. Шальная снежинка так и норовит угодить в глаз… впрочем, неважно.
      Ночное небо вспыхивает сотней огней, слух раздражает грохот залпов. Салют. Хорошо, Господь, иронию я оценил. Безумные блики скачут по рукам, вытаскивая из спасительной темноты позорную слабость. Следы моих же зубов, запекшиеся серебряной коркой подтеки, уродливые шрамы. Затекшие пальцы, опухшие от заломов руки. Но физическая боль не спасает от душевных терзаний.
      Женщина, заменившая Любиму родную мать, умерла с двенадцатым ударом часов.
      Из-за меня.
      Ежусь, пытаясь не утонуть в липком чувстве вины. Очередной залп салюта раздается прямо над головой, и я буквально слышу издевательский смех пернатых. Они уверены в своей победе настолько, что позволили мне «передохнуть в ожидании разгрома». И, черт, я начинаю в это верить. Потираю заледеневшее плечо: футболка не спасает от первоянварского мороза. И человеческое тело не собирается с этим мириться.
      Любиму нужна поддержка, семья… ему нужен я. А суду нужен либо отец, отказавшийся от ребенка, либо человек, готовый усыновить подростка. Готов спорить, они сразу же оформят документы в детдом. Где Любима сломают — сомневаться в этом не приходилось.
      С удивлением обнаруживаю перед собой с детства знакомые двери. Как там мои родители? Сестра? Руки непроизвольно тянутся к звонку, и за дверью раздается протяжное чириканье. Улыбаюсь, вспоминая, как бежал в прихожую и распахивал дверь всем гостям без исключения. Мама еще ругалась…
      — Кто Вы? — с недоумением смотрю на высокую и статную женщину, в чертах которой угадывается моя старшая сестра. Сколько же лет прошло… а я ведь и не изменился за эти почти семнадцать лет. Довольно странно со стороны, думаю.
      — Можно войти, Мил? — поднимаю на нее усталые глаза. И, кажется, сестра меня узнает.
      Она отодвигается, позволяя мне пройти внутрь. И я послушно захожу в родительскую квартиру. Шум, веселые крики, беготня. В коридор выбегает мальчишка, как две капли воды похожий на Милу.
      — Дед Мо… — малыш резко затыкается, с недоверием уставившись на меня. Переводит непонимающий взгляд на маму и, разворачиваясь, убегает.
      Забавный мальчик, беззаботный. Счастливый. Мысленно вздыхаю, засунув руки в карманы. Замерзшее тело щиплет обжигающим теплом. Быть человеком… странно. Племянник возвращается, таща за руку улыбающегося мужчину. Своего отца, надо полагать.
      — Здравствуйте, — он протягивает мне руку, и я скромно ее пожимаю. Все-таки, что я здесь забыл?
      — Вить, знакомься, это мой брат, — удивленно смотрю на сестру, — тоже Виктор.
      Мужчина хмурится, но ничего не говорит. Да, я мертв. Не понимаю, почему Мила меня вообще пустила в дом.
      — Пройдемте за стол, праздник все-таки… — она чувствует себя неловко. Зря я пришел.
      Ужин проходил в тягостном молчании. Даже племянник ничего не говорил, с любопытством меня оглядывая. Ближе к часу, когда тишина стала невыносимой, Виктор забрал своего сына и увел гулять по ночному городу. Оставил время нам с сестрой на «поговорить».
      — Значит, родители были правы, — произносит Мила после нескольких минут молчания, сверля глазами бокал с шампанским.
      — В чем? — голос охрип, и приходится прочистить горло кашлем.
      — Они всегда говорили, что ты живой.
      — Говорили?
      Мила, не смотря на меня, делает глоток игристого напитка. Нервы натягивает гнетущей паузой. Я знаю, что сестра никак не может сказать. Но не хочу в это верить. Слишком много потерь в одну новогоднюю ночь. Слишком много трагедий на один праздник.
      — Почему? — спрашиваю, чтобы перевести разговор на другую тему. Нам обоим так будет легче.
      — Тело… парня, которого сбило Скорой, опознать… было невозможно, — Мила залпом опустошает бокал. — Я почти поверила, что это был ты.
      — Прости, — прости, Мил, но это действительно был я. Поджимаю губы.
      — Ничего, моя ошибка. А потом по новостям показывали парня, пропавшего из больницы. Мы тогда все поняли, что ты жив. И родители каждый день ждали, что ты вот-вот вернешься, — сестра кривится, чихая. — Не дождались.
      Я вспоминаю, как до этого являлся им во сне. Ошибка на ошибке. Поэтому ангелам и запрещено возвращаться на землю. Я уже давно преступник, сломавший не одну жизнь. Меня передергивает.
      — Прости, — тупо повторяю. Больше слов и нет. Что я могу сказать? Как объяснить?
      Мила наполняет свой бокал до краев вином и иронично усмехается. Да, своим глупым «прости» я родителей не верну. Да и теплых отношений с сестрой тоже. Ничего я своим глупым «прости» не верну.
      — Тебе нужно заменить паспорт и забрать наследство, — с недоумением смотрю на Милу, невидящим взглядом уставившуюся в стенку. — И опровергнуть статус «пропавший без вести».
      На этом разговор и заглох. Мила разрешила мне на правах брата переночевать в ее квартире, но я понимал, что завтра должен уйти. Навсегда.
      С утра началось все самое страшное. Покидая живую Россию, забываешь, каково это — по-русски возиться с бумагами. Складывается такое ощущение, что, чтобы собрать нужные документы, нужна минимум машина времени, но лучше, конечно, волшебная палочка. У меня нет ни того, ни другого, поэтому на восстановление «личности» ушло добрых три дня. И это еще легко отделался!
      Ночи уходят на сражения, из которых я выхожу почти целым, почти победителем. Любим — сильный юноша (как быстро летит время!). Он без внутренних метаний идет наперекор судьбе, перепрыгивает через расстеленные для него черные полосы. Это ведет его к главной цели, к изменению мира, а мне существенно облегчает работу.
      В отличие от действий судебных органов. Хоть их и впечатлил размер моего еще не полученного наследства (как, в общем, и меня), они наотрез отказались давать безработному опеку над ребенком. Изверги! Полтора года же осталось. Пришлось искать работу, в которой не было надобности. Кругленькая сумма на счету, завещанная родителями, не особо вдохновляла на усердный труд. Да и ежедневная трата сил на перевоплощение… Но самое страшное — медосмотр, без результатов которого на работу не возьмут. Как пройти полное медицинское обследование, если ты буквально ходячий труп?
      Деньги решают все. Теперь на бумаге я здоровый сорокалетний мужчина (внешностью в вечные двадцать четыре) с внушительным капиталом, но работающий секретарем в какой-то маленькой несуществующей фирме. Несуществующая личность в несуществующей фирме. Какая ирония. Да, все-таки власть в руках тех, кто способен за нее платить.
      Именно так я стал приемным отцом Любима. 
      — Не стоило, — юноша скрещивает руки на груди, окидывая меня снисходительным взглядом, — я бы вполне мог выиграть дело о досрочном совершеннолетии.
      Нет, увы, не мог. Это был бы слишком опасный по своим размерам шаг. Для нас обоих.
      — Виктор, — вместо ответа представляюсь я и протягиваю руку. Любим скептически хмыкает. Нет, все-таки хорошо, что он не выбрал политику: с такими манерами войны точно было бы не избежать.
      — Обо мне тебе все известно. — О, мой мальчик! Ты и не представляешь, насколько. 
      Киваю, подтверждая. Любим усмехается и, развернувшись на пятках, уходит в свою комнату. Квартира, в которой столько всего произошло, осталась юноше. Я же… был как подселенец. Понимаю его скепсис.
      Отношения между нами не сильно ладились, но постепенно я начал привыкать. Нас с Любимом нельзя было назвать ни семьей, ни друзьями, ни даже товарищами. Нас не связывало ровным счетом ничего…
      …но наше общее «ничего» мне нравилось. Потому что я чувствовал, как вопреки всем словам Любиму становится легче в моей компании. Всегда натянутые струны души ослаблялись, играя на октаву ниже, глубже. Он привязывался ко мне, и это резало меня, рвало на части. Рано или поздно, я должен буду уйти. Когда-нибудь враги приспособятся к сопротивлению Любима, научатся его обходить. И тогда ночных сражений будет не хватать. Мне придется оставить моего мальчика. Бросить… И за это я заранее себя ненавижу.
      — По работе я должен буду постоянно уезжать, — признаюсь за одним из ужинов, надеясь на безразличие. Но, будто издеваясь, звучит:
      — Не уходи.
      Стоит ли говорить, что я никуда не ушел? Разбился вдребезги и склеил себя из осколков, возненавидел землю и проклял небо, себя. Но не ушел.
      И это были лучшие полтора года за всю мою жизнь. Будто сам Бог смилостивился и дал мне передышку. Будто бы он вовсе не был Тираном, а являлся любящим Отцом для всех. Я честно готов был в это поверить, с каждым разом неохотнее в своем счастье бросаясь в бой с собратьями. Они ставили мне подножки, а я упрямо поднимался. Они пытались повыдирать мне перья, а я крыльями сбивал их с ног. И все это больше напоминало игру…
      …какую-то безумную игру Создателей. И, видимо, они посчитали, что играть станет интереснее, если появится Руслан.
      Выглядел он неважно, но сражался, как прежде, с особой жестокостью и мощью. На фоне нашей игры его приемы казались пугающе реалистичными, демоническими. Были опасны. Темны.
      Руслан ничего мне не объяснял, упрямо игнорируя вопросы, и почти все время молчал, заливая в себя литры пива и загружая мозг телевизионной дребеденью. А еще он нагло пользовался тем, что в человеческом обличии я не могу ни видеть его, ни как-то с ним контактировать. Лишь однажды Руслан усмехнулся, как-то невесело, мрачно:
      — Я Демоном родился. У меня выбора не было.
      Со слов Серебряного Воина, отчаянно желавшего вывести более сильного соперника из игры, я узнал, что Руслан ослушался прямого приказа. Он оказался здесь против воли своего Босса. И это грозило ему изгнанием. Почему же Демон решился на это?
      На этом странности не заканчивались. Серебряный Воин любезно предлагал Руслану «простить это маленькое недоразумение» в обмен на отречение от Подопечного. Демон ни разу не отказал. Но и не соглашался. Это было похоже на душевные терзания, будто он до сих пор не выбрал сторону. Хотелось бы верить… да только не выходит. Демоны всегда на стороне победителей, и Руслан просто оставляет себе пути к отступлению. Приятно, что, по мнению Демона, победителем могу выйти я. Но все равно не понимаю, почему он вернулся. И тем не менее Руслан был рядом, за что я ему и благодарен.
      К восемнадцати Любим закончил университет и уже придумал примерную план-схему «одной крутой штуки». Он мне даже показывал, но я во всем этом ни черта не смыслю. Юноша даже хотел на меня обидеться, но быстро передумал. В общем, у нас был повод устроить грандиозную вечеринку на восемнадцатый день рождения Любима. Явился даже Руслан — в обличии какого-то серьезного тридцатилетнего мужчины. Торт, свечи и в этот раз почти праздничный салют…
      Так мы отметили последний день вместе с Любимом. Игра переросла в самую настоящую войну, когда к армиям Рая и Междумирья присоединились легионы Ада. Теперь у нас с Русланом не было никакого преимущества, и оставаться человеком я себе позволить не мог. И от этого хотелось выть.
      Мне даже не хватило духу сказать Любиму, что… все. Я ухожу. Будто вырастил его — и с меня взятки гладки. Нет, я, как последний трус, оставил записку. Сбежал, переписав на него все имущество. Чувствуя, что больше человеком никогда стать не смогу…
      …и, как чертов мазохист, наблюдал. Видел, как Любим с усмешкой берет клочок бумаги, ожидая увидеть очередную подколку. Как сползает эта усмешка с лица, сменяясь недоумением. Как пальцы судорожно мнут несчастную бумагу и блестят глаза. Но чувствовать намного больнее: разочарование в почти друге облепляет меня со всех сторон. Хочется рвать зубами кожу. Ох, прости меня, прости, мой мальчик!..
      — Почему? — вопрос будто адресован мне, будто Любим знает… Все знает.
      Утыкаюсь лбом в стену. Если бы я знал, мой мальчик, если бы я знал. На плечо опускается тяжелая ладонь, холодная. Но у меня есть хотя бы эта иллюзия поддержки, иллюзия того, что я не одинок. В отличие от Любима: он лишился всех.
      — Ладно, допустим, — слышу его неровный выдох. Снова пытается лицемерить, чтобы выжить в этом чертовом мире. Пытается обмануть даже самого себя. — Хорошо. Просто очаровательно.
      Не верю. Ни единому твоему слову не верю. Усмехаюсь, со всей силы вмазывая в стену кулак. До содранных костяшек. Наверное, такими темпами я угроблю себя раньше, чем это сделают полчища врагов. Вот уж точно: очаровательно!
      Ладонь на моем плече сжимается, и я нервно им дергаю, пытаясь ее скинуть. Ничего у меня не выходит. Как всегда. Что бы я ни делал — все всегда заканчивается плохо. Знаю, всегда — очень громкое слово. Но я уже ни во что не верю.
      — Все будет хорошо, — смотрите-ка, кто решил со мной заговорить! Великий Руслан собственной персоной соизволил осчастливить недостойного меня своим царским комментарием! — Все всегда бывает хорошо.

      Времени на каждодневные истерики у меня просто не было. Иначе бы я уже расквасил голову и кулаки о стену, готовый убить себя за каждый новый шрам на теле Любима. Он истязал кожу, желая почувствовать боль. Мой уход повлиял на Любима слишком сильно. Он перестал испытывать эмоции… и его это пугало. Он не хотел совсем становиться камнем, это было бы непозволительной роскошью для будущего ученого. Хотел почувствовать хоть что-то. Боль — наиболее доступна.
      А может, причиной всему стали наши с Русланом поражения. Раз за разом мы ввязывались в заранее проигранные бои. Постоянно. Весь чертов год.
      Я бы давно повесился на месте Любима. Но он все-таки сильнее меня. Целыми днями пропадает в комнате, мастеря то самое, великое, изобретение. Ту вещь, из-за которой не должен жить. О сне забывает и о еде, заново перерисовывая чертежи и высчитывая что-то по заумным формулам.
      И я действительно горд им. Мне тепло от мысли, что, несмотря на череду моих поражений, он не сдастся. Он сражается с уготованной ему судьбой за свою душу. И побеждает.
      Но главное сражение было впереди.
      У Любима ушло два года на создание штуки, которой я даже не знаю названия. Все-таки мы очень разные. И не сложись бы вот так обстоятельства, мы бы никогда не встретились. Не знаю, было бы это плохо или хорошо.
      И сегодня он собирается представить эту штуку на выставке в НИИ, от ученых которого зависит дальнейшая судьба и проекта, и изобретателя. Стоит ли говорить, что все три армии собрались в полном составе?
      — Я полагаю, это наша последняя встреча… — Серебряный Воин, как всегда, разговорчив. Только именно сегодня меня это напрягает до дрожи в руках.
      — Начнем? — Руслан щурится, агрессивно улыбаясь.
      Сердце колотится о ребра, грозясь либо разломать их к чертям, либо провалиться куда-то в район желудка. Показное раздумье Серебряного Воина раздражает, и я готов уже первым кинуться в самую гущу. Но страшно. В этой битве мне проиграть нельзя. Это было бы поражением в войне.
      — В атаку, — шепот Серебряного Воина разрывает барабанные перепонки.
      Ладони вспотели. Я, поджав губы, достаю меч из ножен. Запоздало вижу, как Руслан летит на бывших собратьев. Ох, нельзя бояться. Нельзя проиграть. Нельзя думать о посторонних вещах. Левое предплечье пронзает боль, и это служит спусковым механизмом. Бросаюсь в эту гущу белых перьев, черных лезвий и мелких отростков вместо крыльев. Вокруг все мешается, и лишь мельком я успеваю отмечать бликующие клинки. С той стороны, с этой. Черт. Черт. Черт. Оступаюсь, едва не падая в лужу чьей-то серебряной крови. Вроде не моя. Хотя, я едва контролирую свое тело, не могу быть уверен. Черт. Как. Я. Боюсь.
      — Вик, не тупи! — мимо меня стрелой пролетает Руслан, уворачиваясь от какого-то ретивого Демона.
      Со свистом небо рассекает топор. Едва успеваю уклониться. Сражаться с раскрошенным черепом было бы несколько затруднительно. Буквально над ухом раздается лязг стали, и Руслан громко разборчиво ругается. Различаю только отдельные фразы и предложения, вроде «я не собираюсь все время спасать твою шкуру». Он прав, врагов слишком много, чтобы я так «тупил». Отмираю и, размахивая мечом, игнорируя искрящуюся болью левую руку, бросаюсь на какого-то зазевавшегося ангела. Что-то с силой врезается в спину, и неудавшийся противник, меня заметив, сбегает. Трус. Все они трусы! Все! Оборачиваюсь, злобно оскалившись, и со всего размаха бью какого-то междумирца, отрубая к чертям отростки, пачкаясь в алой, почти человеческой крови. Отдаленно слышу его полувой-полукрик, а в голове гремит голос Любима:
      — …Этот генератор способен выработать мощность, необходимую для развития скорости света. А может и больше, — слышу, как голос его буквально переливается гордостью за свое творение и чуть дрожит от волнения за его судьбу. Это придает мне сил. За Любима я должен сражаться. И победить. — К тому же, важным его достоинством является долговечность и высокая износостойкость. Произведя ряд испытаний, я выяснил, что…
      Очередной нахальный противник не дает дослушать речь, из которой я вряд ли бы многое понял. Ударом крыла сбиваю его с ног. Чертовы ангелы! С кривой улыбкой обрубаю чужое крыло у края и чувствую, как что-то прожигает мое собственное. Черт. Просто черт. Встряхиваю крыльями, краем глаза отмечая сапфирово-синие капли. Чья идея была позвать Демонов? Они и «своих», и меня угробят. Идиоты.
      Что-то бьет по ногам, и я со стоном падаю на землю. Слышу глухой звук удара собственного тела, всплеск серебристо-алой воды. Продолжаю бездумно махать мечом. Не чувствую, только слышу и вижу. Будто со стороны.
      Сапфировые капли падают на сталь меча, Руслан хмурится. Его руку чуть выше запястья рассекает царапина, глаза на секунду ловят мой взгляд, и Демон исчезает в толпе. Все понимаю. Подскакиваю с земли, со всей дури бью мечом по спине какого-то недомерка и отлетаю прямо к Руслану. Оглушающий вопль проносится над полем битвы и резко обрывается, стоило яду коснуться сердца. Мимо меня белой стрелой пронесся ангел и, будто вторя погибшему, взвыл. В груди кольнуло совестью. Кто же знал?.. Что и мы можем…
      Разозленные ангелы, азартные демоны, отчаявшиеся междумирцы… Я устал, Руслан тоже. Спиной к спине, с трудом заставляем шевелиться руки. Поднять и без того тяжелый меч кажется непосильной задачей. Но я поднимаю. И даже успеваю кого-то ранить, прежде чем голову пронзает, словно молнией, боль. В эту же секунду воздух разрезает:
      — Простите, но мы нашли более достойный и правдоподобный проект, — голос сухой, насквозь сочится ложью. Только Любим этого не слышит, принимает все за чистую монету.
      Чувствую, как под ребрами липким клубом расползается отчаяние. Чужое неверие застревает комком в горле, а легкие разрывает на части моей собственной приближающейся истерикой. Конец. Нет, невозможно!.. Нет… Но это конец.
      Гордо вскидываю глаза на Серебряного Воина, ожидая торжествующей улыбки или даже смеха. Но он только отводит взгляд. С очередным гулким ударом падает сердце: осознаю, во что выльется мне это… поражение. Кажется, мой мир взорвался. Со стоном падаю на колени. Мой личный апокалипсис. Моя персональная смерть.
      — Руслан, — Серебряный Воин говорит глухо, но мне уже все равно, — последнее предложение.
      Я знаю, что он выберет. Просто знаю.
      — Прости, Вик, — чувствую его взгляд, но даже не смотрю на него.
      Мне все равно. Мой мир рушится по кирпичикам. И Руслан — не самая страшная потеря. Я с самого начала был уверен, что он уйдет. Демоны всегда с теми, кто побеждает. И пусть он не выбирал, кем родиться, но он Демон. Воспитан им, отравлен их принципами. Поэтому я просто благодарен за то, что однажды он скрасил мое одиночество и был со мной почти до конца.
      Черт, я не должен сдаваться, не должен! Но сил встать с колен больше нет. Опускаю взгляд в землю, чувствую, как обвисают крылья. Сердце будто сжалось в комок, и не могу даже вдохнуть. Закрываю глаза, но становится только хуже. И вижу Любима. Со слезами, застывшими в затравленном взгляде вместо янтарных искр. Не выдерживаю, распахиваю глаза. Лучше смотреть на жижу, в которую превратилась земля под ногами, на красно-сапфировые с серебряными пятнами лужи. Лучше видеть эту реальность, свою разрушенную жизнь, чем его, Любима. Потому что во всем виноват исключительно я.
      У Любима на этот счет совсем другое мнение. Я чувствую его отчаяние, чувствую, насколько никудышным он себя считает. Насколько он ненавидит себя. Он потерял последнюю ниточку, которая связывала его с жизнью: свое творчество.
      — Стой, мальчик, — сквозь пелену отчаянной решимости прорывается голос. — О великих людях судят только по их главным деяниям, а не по их ошибкам!
      Сердце мне разрывает такая безнадежная усмешка Любима. Кажется, вокруг меня тоже что-то происходит, но я сейчас рядом с ним — разумом и сердцем. Просто мы оба знаем, что нас ждет. И нам обоим плевать на свою жизнь. Но я… я не… только не он, пожалуйста, только не он…
      Но Любим обрубает все концы, отрезает нам путь к отступлению:
      — А если вся моя жизнь — ошибка?