Аника

Аника

Аника таяла. Таяла уже пятый день.
Сперва это в глаза не бросалось - лишь волосы потускнели, да из глаз исчез прежний блеск. Потом побелели неизменно алые губы, ввалились щёки, истончились руки. И вот уже сквозь лежащую в постели девушку начали просвечивать простынь и подушка.
"Скоро, совсем скоро", - говорили знающие бабки.
"Скоро", - причитала на кухне мать.
"Скоро", - вздыхал отец, нервно теребя враз поседевшую бороду.
А Аника таяла.
И вспоминала.

Вспоминала, как неделю назад собирала на дальнем холме землянику с подружкой Линой. Точнее собирала больше Лина. А Аника валялась, раскинув руки, на прогретой солнцем полянке да смотрела на пушистые, проплывающие по небу облака. Вон то на сердце похоже. А то - на Веньку-соседа.
Когда ей на лицо упала тень, девушка даже не удивилась. Думала, что опять какое-то облако собой солнце загородило. Только потом услышала, как испуганно взвизгнула Лина. Тогда и сама с места подхватилась, обернулась... и лоб в лоб столкнулась с дряхлым, сгорбленным дедом.
- Однако, быстра ты, внучка, - охнул дед, потирая морщинистой рукой место удара. На тыльной стороне ладони мелькнуло тёмное пятно - вроде как родимое, но почему-то красное, и по форме напоминающее солнышко.
- Простите, - пробормотала Аника, отступая на шаг назад. Ох уж эта Лина-трусишка. И стоило так верещать из-за какого-то деда, пусть и незнакомого. Только вот откуда тут незнакомым-то взяться? Село небольшое, все жители наперечёт. - А вы кто?
- Я то? Да уже и никто, пожалуй. Зачем имя тому, кому вот-вот помирать.
- Скажете тоже, помирать, - фыркнула Аника. - Вот у нас бабка Нуся есть, ей лет девяносто, наверно. Так она тоже чуть что, сразу бормочет, что помрёт скоро. Это, значит, когда хочет, чтоб мы её уважили всячески. А если настроение у неё хорошее, то, говорит, что ещё столько же проживёт. И жить будет, пока нижние люди её суженого домой не отпустят. Так вот сколько я её помню, столько она так и говорит. И всё никак не решит - помирать ей, или суженого ждать. А по мне, пусть живёт. Хорошая она. И вы глупости не говорите. Живите - и всё. Только... Эй! Эй, дедуля, что с вами?
Дед и в самом деле вдруг переменился в лице, словно все морщины враз разгладились. И спину распрямил, за поясницу хвататься перестал. И сразу стало заметно, что росту он богатырского, сама Аника ему едва по грудь будет.
- Ждёт, значит, меня Нуська? Это хорошо, это правильно. Вижу, вы девчата хорошие. Так передайте ей, что всё, не надо ждать больше. Вернулся я. Вот как есть вернулся.
- Ой, так вы тот самый что ли? Жених её? Честно? Это как же, вас нижние сами что ли отпустили? Или удрали вы как-то? А, деда?
- Да разве оттуда удерёшь, - улыбнулся беззубым ртом пропавший семьдесят лет назад жених бабки Нуси.
Улыбнулся - и истаял.
Только что стоял, живой и тёплый - а потом раз, и пропал. Испарился, будто бы его и не было.
Аника про такое, конечно, слышала, но не видела никогда, оттого и оторопела.
Знающие люди говорили, что истаять двумя путями можно - злым и добрым. Добрый путь - это когда человек всего в жизни добился, чего хотел, всех целей достиг, все зароки выполнил. И хорошо этому человеку, и не стыдно назад оглянуться. Да только лучше уже не будет, теперь куда не идти - всё ему вниз да под горку. А пока он на самой вершине стоит и радуется, и так счастлив, что хочет навсегда в этом счастье остаться - тут-то он и может истаять.
А злой путь много хуже и неприятнее. Когда человек слово нарушил, друга под удар подставил, нехорошего полным-полно сделал. И терзает его это, и мучает, и поедом ест. И никаких способов исправить содеянное этот человек не видит, и идти ему некуда, и смысл в жизни потерялся. И жить этот человек не хочет, хочет навсегда в собственном стыде и скорби остаться. Оттого и тает.
Дед, видно, добрым путём истаял. Хорошо, коли так.
- Вот тебе и сходили за земляникой, - пробормотала Лина.
- Да уж. Надо бабе Нусе об этом рассказать, - Аника схватила подругу за руку и потащила вниз с холма. Та едва успела полупустую корзинку подхватить.
- Как бы бабуся наша от таких рассказов не преставилась! Я и то испугалась, когда дед этот появился.
- Слышала я, как ты испугалась. И чего было вопить? Будто стариков никогда не видела!
- И не вопила я вовсе. Так, взвизгнула разок. Ты просто не видела ничего, вот и не знаешь.
- А чего видеть-то надо было?
- Дык холм же раскололся! Только ни земля ни тряслась, ни гром ни грянул. А говорили же, что завсегда при этом гром бывает, и молнии всяческие. А тут - ничего. Просто трещина по земле змейкой пробежала, да разлом открылся. А потом раз - и снова всё скрылось, как не бывало. А там, где этот разлом был, тот дед стоит. Прям возле твоей головы, значит. И как только ты ничего не почуяла? Небось, опять о Веньке своём думала!
- И ничего не о Веньке, - мотнула русой косой Аника. - Я на облака смотрела.

Лина побежала землянику домой относить, а Аника сразу к бабке Нусе метнулась. Да когда издали нужные ворота увидела, сразу поняла, что опоздала. Возле калитки толпился народ. Бабы голосили, мужики угрюмо молчали, а дворовая шавка скулила не переставая. Без лишних вопросов ясно было, что померла старая Нуся. А когда Аника поближе подошла, да к чужим разговорам прислушалась, так и совсем всё понятно стало. Не померла - истаяла. Прилюдно.
Созвала, значит, к себе покойница перед смертью всю родню, сказала, что приснился ей жених, которого нижние люди к себе забирали, и сказал, что вернулся он. И такая была бабка при том счастливая, что дождалась любимого да не усомнилась в нём, что тут же на радостях и истаяла.
Тут уж Аника не удержалась, да о встрече на холме и рассказала.
Загудели люди, зашушукались. Знамо ли: то двадцать лет все обычной смертью помирали, а тут двое в один день - особой.
Аника и вовсе героиней стала. Все её расспрашивали, как дед выглядел, да что говорил, да как вёл себя. А ей что - раз рассказала, другой повторила, третий заново начала... Уже и смеркается, а они всё спрашивают. Вроде и приятно к себе такое внимание, а на сердце как-то неспокойно. Может, оттого, что днём произошло, а может, потому что Веньку-соседа с утра не видела. Он до чужих сплетен не охоч, зазря языком молоть не любит. Небось, так весь день в кузне и провёл.
Отбилась Аника от любопытных, и сама к нему в гости направилась.
Так и есть - в кузне оказался. Только не работал почему-то, а сидел да в огонь печной смотрелся. И глаза у него при том такие грустные были, какие Аника у суженого своего отродясь не видела.
- Ты чего такой смурной, Венечка? Случилось что?
- Ничего не случилось, родная. Хорошо всё.
Подсела к нему девушка, смотрит - и понять не может. Никогда он ей не врал, а тут отмахивается да глаза воротит.
- Веня, ты не бойся. Ты лучше всё как есть расскажи. А я пойму. В себе дурные мысли держать - нехорошо это.
- Так ведь нет никаких мыслей, а дурных особенно. Ты не волнуйся.
А как тут не волноваться? Когда любимый человек такое говорит - самое волненье и начинается.
Вздохнула Аника, улыбнулась через силу, да обняла своего Веню крепко-крепко. Ничего тому не осталось, как в ответ её обнять, да по русым волосам погладить.
И только тут заметила девушка, что ладонь у суженого тряпкой замотана.
- А с рукой что?
- Порезался.
- Дай посмотреть.
- Да ничего страшного там нет.
- А я всё равно посмотрю. Дай!
С девушкой спорить - себе дороже. Ничего не поделаешь, протянул парень руку, Аника тряпицу развернула - и обомлела. Пореза никакого не было, а вот с тыльной стороны ладони из ниоткуда рисунок проступил - красное солнышко.
Никогда Аника на здоровье не жаловалась - а тут аж за сердце схватилась, до того пробрало. Сразу вспомнилось, что у деда истаявшего такая же отметина была.
- Да что с тобой, милая? Подумаешь, картинка появилась! - попробовал отшутиться Веня.
- Неужто не понимаешь? - вскинулась девушка. - Это ведь не просто картинка! Это нижние люди тебя пометили. Значит, раз одного сегодня отпустили - тут же и другого заберут. Тебя заберут, понимаешь? К себе, под землю, на вечное заточение!
- Да что ты, в самом деле. Может, и не заберут. Мало ли. Ошиблись они, бывает.
- Не бывает, - пробормотала Аника. И разревелась на груди у суженого. И так ей было страшно и горько, как никогда ещё не бывало.