Антимаг

27

Пришлось опять зажмурить глаз, и мир опять сузился, потемнел, а затем раздулся до привычных размеров. Поблекли краски, но не исчезла вонь. Полумрак пах кошками, но не призраками. Я оглядел чудо-темницу от стены до стены, от пола до потолка. Никого. Опустил взгляд: порога под ногами не было, но его можно было представить. Один шаг, одна черта…

Мурашки по коже. Колючий холодный комочек в животе двигается туда-сюда, растет. От волнения, от страха хотелось закрыть глаза, но тогда терялся всякий смысл этого опасного шага. Мне надо было видеть призраков, а не мрак. Перед тем как зайти, я выставил руку вперед, предупреждающе помахал замерзшим кошачьим хвостом. И, вспомнив небожителей, переступил невидимую границу. Хрустнули древние кости, нога почти по колено ушла в них, следом утонула вторая — глубокое костяное озерцо.

Дышать стало легче. Чистый лабораторный воздух развел смрад темницы. Кости, шкуры и ни следа призраков. Я сделал пару шагов — как по сугробам, только хруст жесткий, злой. Ну где вы, демон вас побери?! Огляделся: ничего, кроме…

В загробном полумраке светился огонек — там, внизу, в груде костей. Я сдвинул пряжку на лоб, наклонился и взглянул на пол человеческими глазами. Оцепенел, проваливаясь в мрачное прошлое, в сельские кошмары, в мир, ограниченный лесом и горами. Мои башмаки, три моих неловких шага разворошили неприятные воспоминания. Подняли ил беды и горя со дна памяти. Окруженная костями и черепками, посреди темницы, обитой кошачьими шкурами, блестела падающая звезда. Круглый сребристый камешек, за которым я когда-то нырял на дно озера. Кусочек моего детства, кусочек моего прошлого.

Я поднял падающую звезду, отер большим пальцем и еще раз взглянул на нее. Ноги подогнулись, потекли слезы. Я уселся на кости и закричал от ужаса, от злости, от страшной правды, в которую не хотелось верить:

— Не верю! Не верю!

Мне было все равно, услышат меня или нет. Появятся ли призраки, появится ли Фихт. Пальцы крепко держали Лилин оберег. Небожители, я сам долбил эту дырочку, сам продергивал сквозь нее ниточку. Нет, так не может быть. Он бы не сделал этого! Гнев тек с кошачьих шкур, капал с потолка, поднимался от костей и бурлил внутри меня. Я словно попал в водоворот, как маленький кораблик. Я кружился и кружился, увлекаемый гневом на беспросветную, ледяную глубину.

От ярости метнул лед, который застыл белой кляксой на мохнатой стене. А ведь эти черепа такие маленькие, эти кости такие тонкие…

Хруст, забирающийся в самую душу. Поняв, чьи останки лежат подо мной, я вскочил на ноги и наконец-то увидел призраков — призраков сельских детей. Вздрогнул.

Гнев мгновенно сменился страхом. Страх, впрочем, тоже был скоротечен. Но лучше бы он остался, потому что следом не пришло ничего, кроме пустоты. И эта пустота была хуже самого страшного страха в мире. Словно вместо бьющегося сердца возникла огромная черная дыра, пожравшая и гнев, и страх, и мысли. Не оставившая ничего. Моя победа над мертвым королем, мой чудесный дар, мои антимагические успехи — все, чем я гордился, чем жил, чему радовался, вдруг исчезло в пустоте. Вдруг стало таким мелким, глупым рядом с горем пленников этой темницы — пылинкой в песчаной буре.

Они стояли неподвижно — стеной, как строй прозрачных солдат небесно-голубого цвета. Висели над собственными костями и молча смотрели в мою сторону. Они не бросались с воем, не пытались испугать. Они совсем не походили на тех призраков, о которых я так много читал. От них веяло лишь печалью. Я видел ее даже сквозь нечеткие очертания призрачных лиц.

Каждый призрак был подобен бледно-голубой вуали, которой придали форму тринадцатилетнего ребенка. Кто-то поглядывал на кошачий хвост в моей руке, кто-то глядел мне прямо в глаза. Эти взгляды бросали невидимые сети, сплетенные из безнадеги и горя, от этих взглядов хотелось убежать. Броситься в открытую дверь и, пролетев по узким ступенькам, вырваться во двор. Под голубое небо, под яркое солнце. В мир, где все дышало жизнью. Но я остался. Я не мог убежать — удрать от правды, от собственного прошлого. Детские останки, казалось, потяжелели. Стоя по колено в костях, я не в силах был шевельнуться.