Апракса Королевична

Апракса

Как идёт Змсй-Тугарин во палаты белокаменные

Да встречает его Солнышко Владимир Стольно-Киевский

Со своей княгиней со Апраксою.

Образам он нашим, Змсй, не молится,

Князю Владимиру челом не бьёт.

Он садится за столы дубовые,за яства сахарные.

Да сажает княгиню на коленушки свои.

Да ласкает-милует Апраксу Королевичну.

Как возговорит тут речи княгинюшка:

— Вот теперь и пир и беседушка

Со милым дружком Змей-Горынычем!

Из былины

1. КНЯЖНА

В лето 6582 (1074 г.) в храме св. Софии венчался с заморской принцессою великий князь Киевский Святослав Ярославич. На свадебные тор­жества съехались русские князья, потомки Рюриковы; прибыл из ближнего Переяславля и любимый брат жениха Всеволод Ярославич со своим новым семейством: княгиней-половчанкой и детьми-малолетками. Так Киев впервые увидал княжескую дочку Евпраксию Всеволодовну — и не было тогда в ней худа, и не катилась горькая слава о ней по свету: девочке минуло три годика, и она не сходила с рук нянек. Народ киевский больше дивился на Всеволодову княгиню Анну, узкоглазую и широколицую степнячку. Судили-рядили, что не­молодой уже переяславский князь, овдовев, женился на дочери погано­го хана в надежде на мир с кочевниками: Переяславское княжество находилось на южном краю Русской земли, у самого Дикого Поля. Да только где он, тот мир? И ладно ли это, что будут отныне Рюрикови­чи — степняки? Много судачили и о новой великой княгине Киевской: звалась она до православного крещения Одою, прибыла с большой свитой из Немецкой земли, из Саксонии, и приходилась родственницей германскому королю. Еретический этот государь, прослышав о великих богатствах Руси, сам предложил киевскому князю породниться домами.

Закатил Святослав Ярославич на радостях пир горой: прислал не­весту король Генрих, — стало быть, не пойдет войной, как подбивает его князь Изяслав, треклятый братец, которого Святослав да Всеволод Ярославичи год назад с киевского стола прогнали. Едва прослышав, что Изяслав у Генриха, встревожились братья и послали в Немецкую землю дары богатейшие. Взглянул молоденький король на золотые византийские ткани и дивные русские соболя, на бесценные индийские самоцветы и половецких скакунов, сильно обрадовался, турнул Изяслава и тут же решил быть в вечной дружбе с Русью, а в знак ее послал к схизматикам нечистым свою родственницу, благо та на всё согласная, лишь бы золото сверкало.

Заморская принцесса киевлянам понравилась: белая да румяная, сдобная, глазки веселые — хорошая будет княгиня у пожилого Свято­слава Ярославича. За спиной великого князя лесом стояли сыновья, с любопытством, с недоверием, с усмешкой глядели на мачеху. Повенча­лись князь с принцессою в Киеве, и разлилось ликование по Русской земле. Звонили во все колокола — от Софии Киевской до Софии Нов­городской: не бывать горькой усобице, не придет Изяслав с чужинами разорять родину, не почернеют цветы от напрасной крови, мирно собе­рет смерд урожай на полях. Много было выпито в Киеве медов и браги, много каблуков в плясках стоптано. Славу великому князю, и отцу его, и дедам пел вещий Боян.

Когда Евпраксии Всеволодовне минуло пять лет, Святослав Яро­славич отдал Богу душу, Ода овдовела, и бояре киевские позвали на великокняжий стол Всеволода Ярославича. Семейство перебралось в Киев. У князя-батюшки дел стало по горло: не то что с женой пови­даться, книгу божественную почитать, написать письмецо другу лю­безному — императору царьградскому — недосуг. Княгиня Анна, бу­дучи в небрежении у державного супруга, зачастила по монастырям да церквам. Дети — их было теперь трое — росли в самом дальнем углу велико княжьих хором, под присмотром нянюшек-мамушек. Нянюш­ки — а велось их, что вшей в рубахе у простолюдина, — любили вволю поесть, всласть поспать, погрызть орехи, пошушукаться, похихикать; княжата росли сами по себе.

Все трое были шустрые, рыжие и узкоглазые. Странная смесь крови наполняла маленькие тельца: их мать была ханшей-половчанкой, их отец — внуком славянского князя Владимира Великого, крестителя Руси, и варяжского короля. Хороводила Апракса, средняя; младшая, Катерина, была в полном ее подчинении; даже Ростислав, старше на год, мальчик, которого вот-вот должны были отобрать у мамок, слушал бойкую сестрицу. Играли в куклы, в прятки, в жмурки, прыгали на одной ножке, дрались, ревели, ябедничали друг на друга, выпрашивали сказки у нянюшек. Когда государей-родителей не бывало дома и кня­жеские хоромы пустели, любили украдкой спускаться из терема вниз и бегать по парадным покоям, рассматривать ковры на лавках и столах, серебряные кубки в поставцах, резьбу и росписи на стенах, совать нос во все закоулки, слушать перебранку челяди. В повалуше у батюшки-князя стены были выложены плитками глазурными, цветами и дико­винными зверями расписанными. Одна плитка была голубенькая, а на ней слабым огоньком мерцал горюн-цветок. Таких цветов по весне разливанное море у Переяславля, где Апракса глаза открыла и ходить начала. Эта плитка голубенькая стала ее первой тайной; пока Славко и Катька приглядывали, чего бы стащить либо сломать у батюшки, она вся­кий раз успевала цветку своему улыбнуться. В будни няньки-мамки о княжатах не вспомннали Зато в праздники или когда детей хотела видеть княгиня Анна, начиналось великое смятение. То одного, то другого княжонка ловили, отмывали лицо, а княжата верещали отмахивались и кусались. Крысенята ругались мамки. Княгиня-матушка толстая и добрая, гладила деток по ьголовкам, целовала в ротики: Ростислав корчил кислое лицо и отплёвывался, Апракса гну­лась червяком в материнских объятиях, Катерина, забыв обо всем на свете, тянулась к блестящим пуговицам на платье княгини.

Государя-батюшку видали редко. Воевал он то с одним, то с другим братцем-Рюриковичем, а то, еще горше, с половцами. Всеволод Яро-славич был князем умным, образованным и ласковым, но человеком довольно немолодым и к тому же больным. Отчизной его души была Византия; до сих пор не мог он забыть первую жену, константинополь­скую царевну Марию Мономах. А тут еще киевские дела, буйное племя родственников, отношения с соседними государями, — где уж было ему цацкаться с детьми-малолетками? Сунет руку для поцелуя — и хватит, да еще перстнем нос оцарапает