Апрель 2016: Психологическая литература

"Сотворение ми(ф/р)а" Ольга Жакова, статья

Мифы и литература — еще одна богатая тема. Они неразрывно связаны, более того, сегодня мифы в литературе используются почти так же широко, как, скажем, в античной литературе (но с учетом всех достижений современной прозы, конечно). Что же интересного в связке мифологии и литературы наших дней можно найти, если как следует приглядеться?

В первую очередь стоит поговорить о традиционном мифе в литературе. Генетически литература связана с мифологией через фольклор, в частности, повествовательная литература — через сказку и героический эпос. Драма и лирика воспринимала мифы непосредственно через ритуалы, народные празднества, мистерии. С самого начала мифология была питательным субстратом для литературы, ее материалом, сюжеты и образы вырастали из мифов — и однако же уже античная литература не относилась к ним совершенно серьезно, не воспринимала их как живую реальность. Как говорит Е. Мелетинский, «сказка и героический эпос, а также древнейшие виды театра являются одновременно формой сохранения и формой преодоления мифологии».

 Средневековая литература во многом зиждется на христианской мифологии, однако античные мифы сохраняются, хоть и на периферии христианской демонологии, сходную ситуацию можно наблюдать на средневековом Востоке, где доминирует буддисткая, индуистская, даосистская или мусульманская мифологии. Конечно, и в античной, и в средневековой литературе мы видим эстетическое, ироническое, рефлективное и критическое обыгрывание мифа, однако же только в эпоху Возрождения начинается заметный отход от тотального символизма. Фокус внимания культуры смещается на самоценность предметного мира и человеческой деятельности, и в искусстве возникает сознательная установка на подражание природе. Это все ведет к заметной демифологизации литературы — однако же сознание ренессансного человека по-прежнему достаточно мифологично, что позволяет включить античную мифологию, мертвую саму по себе, в некий сплав христианства, гротеска, магии, рыцарской легенды.

Демифологизация становится с тех пор главным вектором развития литературы, и все-таки только реализм смог действительно завершить этот процесс. В принципе, можно понять почему. Живой миф был предельно социален, сакральная история указывала, как организовать человеку его социально-конкретную реальность — а у древнего человека другой и не было. Социальная же конкретность 19 века ни разу не напоминала устройство первобытного общества, так что, с учетом установки на максимальную близость природе, реализм отверг миф как возможный способ выражения. Правда, кое-какие формы мифа все же остались и в реалистической прозе. Роман 19 века вырастал во многом из романа воспитания века 18, а что же такое сюжет романа воспитания, как не развернутый обряд инициации? Юный герой путем испытаний и разнообразных коллизий находит свое место во взрослой жизни, обретает какое-то понимание устройства общества, шире — миропорядка. Не всегда этот опыт позитивный, скажем, у Достоевского взросление — это познание зла, но суть примерно та же.

Однако глобальные социальные потрясения конца 19 – начала 20 веков заставила многих писателей обратиться к мифу. Почему? Как написал Денис Ватутин в своей статье «Психологический портрет 20-го века», то было время глобального разочарования. Колониальные войны и бунты показали, что цивилизация белого человека не так хороша, как думалось. Первая Мировая оказалась настоящим шоком для западного мира. Социальные революции серьезно подорвали веру в буржуазию как оптимальное политическое устройство. Религия, политика, социум не давали больше надежных, верных ответов на вечные и повседневные вопросы. Миф оказался тем средством организации пугающего хаоса бытия, в котором нуждались люди.

Миф является вечным способом художественного отраже­ния человеческого бытия, своеобразной метафорой жизни. Виной всему — специфика человеческого сознания. Посредством устойчивых моделей и схем, закрепленных в мифе, человечество пыта­ется переос­мыслить действительность, глубже проникнуть в суть явлений, найти надежную опору в смазавшейся «краске буден». Миф обладает мощной обобщающей силой, взывает к первоосновам бытия, позволяет постичь закономерности  человеческого существования в конфликтах и ситуациях двигающегося времени.

Можно было бы подумать, что обращение к внутренней жизни, внимание к малейшим движениям психики явилось логичным шагом после реалистической типологизации социальных типов человека и типов отношений человека и общества. Однако психологизм личный, индивидуальный в литературе был скорее вынужденной мерой — побегом от невыносимой реальности.  Главная тема литературы первой половины, да впрочем, и всего 20 века способствовала этому бегству — ощущение глобального отчуждения личности, экзистенциального одиночества человека в социуме. Опоры нет, потеряны критерии, нет больше доверия религиозным, политическим, социальным институтам — и писатели начинают искать опору внутри себя.

Мифология оказалась очень удобным способом организации внутреннего пространства (и сюжета). Казалось бы, есть в этом неуловимое противоречие: ведь миф повествует о социальной конкретике первобытного человека, у которого внутреннего пространства не было вовсе. Соединению ткани мифа и психики помогли открытие Фрейдом бессознательного и найденные Юнгом архетипы. О скрытых от сознания темных сторонах души писатели уже догадывались (да-да, двойники, «Доктор Джекил и мистер Хайд» и другие), а архетипы, живущие в душе каждого из нас, оказались удивительно схожи с известными фигурами из сказок и героического эпоса, фактически — мифологическими фигурами. Король, Королева, Шут, Смерть и так далее. Универсальность архетипов дала толчок к пониманию того, что даже самая индивидуальная конкретика отдельно взятой психики — явление универсальное и вызывает отклик у всех, так или иначе.