Арвеарт. Верона и Лээст. Том I

Чась Шестая. Глава 7.

Как только створка захлопнулась, а щеколда, закрывшись, лязгнула, пространство — до этого тёмное, вдруг залило сиянием. Верона, выждав мгновение и сказав себе: «Дело привычное», — направилась коридором с простыми кирпичными стенами по полу с истёртыми досками, под потолком — высоким, рустикально заштукатуренным, через время — несуществующее, через толщи пространств — спрессованных — не имеющих расстояния, и когда свечение — синее — вдруг померкло, сгустившись сумерками, прошептала: «Проход заканчивается…» Дверь в конце коридора — дубовая, с идентичной щеколдой — бронзовой, была уже арвеартской — не той, что осталась в Дублине. Подняв язычок щеколды, Верона взялась за ручку, бесстрашно открыла створку, вошла — в тот же паб как будто бы — с тем же запахом кофе и пряностей, с каминами, ярко пылающими, с весёлым пламенем в факелах, и сразу — ошеломлённая — замерла, не справляясь с увиденным — не выдерживая сознанием. Виновный в её ощущениях — безумных — тех, что обрушивались, поднялся со стула стремительно, кинулся к ней навстречу и, обхватив её крепко, предупредил падение. Она подняла к нему голову и прошептала с усилием, исполняясь стыдом — безмерным, вперемешку с иными чувствами — ранее ей неведомыми — пьянящими и эйфорическими:

— Великий Экдор, простите…

Он улыбнулся мягко:

— Нет, экдор — хорошо, разумеется, но «великий» здесь явно лишнее. «Мой экдор» — в приватном общении. Поняла, моя драгоценная?

Верона вздохнула судорожно и глядя в лицо — прекрасное, в глаза — глубокие — синие, отражавшие пламя факелов, прошептала:

— О нет, не может быть…

Экдор Эртебран отпустил её, поправил ей чёлку пальцами — слишком уже отросшую, и произнёс: «Ты плакала?» Верона кивнула молча, силясь хоть как-то справиться со своей на него реакцией, вскипятившей в ней кровь за мгновение, и уже понимая внутренне, что сопротивляться бессмысленно; что теперь она — в том состоянии, в каком оказалась Режина, встретившись с Генри на «Гамлете». Сам Лээст, естественно, чувствуя, насколько она взволнована, насколько она проникнута ощущениями и эмоциями, старался в эти мгновения держаться как можно спокойнее, но выдал себя — и голосом с неровными интонациями, и пальцами — чуть подрагивающими, и сбившимся вдруг дыханием. Его на неё реакции вышли из-под контроля, лишая его возможности обставить их встречу — первую — по намеченному сценарию. Осознав, едва ли не с ужасом, что видеть её астрально, видеть на фотографиях и общаться с нею физически, ощущать её всеми сенсорами — совсем не одно и то же, и её красота, по сути, — красота за гранью возможного, он осознал иное — что вступает в права владения, и для него это будет не просто большой ответственностью, а комплексом — крайне сложным и проникнутым противоречиями.

— Что случилось? — спросил он. — Рассказывай. Полагаю, причина в Джошуа? Он мог сказать тебе лишнее, попав под твоё влияние. И объясни перед этим, почему ты одна, без матери? Насколько я понимаю, она ещё не приехала?

Верона, залившись краской, пролепетала:

— Вы знаете, там что-то случилось с дедушкой… то есть с моим прадедушкой… Он случайно свалился с лестницы и теперь он не может двигаться… то есть временно, разумеется.

Лээст потёр переносицу — в явном недоумении, кивнул на один из стульев, расстегнул макинтош на все пуговицы, переколол заколку, собиравшую в хвост его волосы, и достал платок из кармана, комментируя свои действия:

— Здесь становится жарко, по-моему. У тебя там круги от туши. Я их вытру. Давай присаживайся.

Верона села — пылающая. Проректор, недолго думая, скомкал платок, смочил его — прижав к языку на мгновение, и стал оттирать ей пятна. Так протекла минута — минута предельной близости, настолько её возбудившая на гормональном уровне, что она едва не заплакала — от стыда за своё состояние, на что он сказал:

— Позволь-ка… Я, конечно, не стал бы вмешиваться, но, боюсь, ты опять разрыдаешься.

Где-то через минуту Верона, безмерно смятенная по факту стабилизации, вдруг ощутила раскаяние — из-за вранья о матери:

— Экдор, я должна сказать вам…

Лээст присел напротив и с улыбкой сказал: «Я слушаю», — в такой сердечной тональности, что она, подумав: «О господи… Я не должна огорчать его», — не осмелилась на признание:

— Нет, мой экдор, простите. Это не важно, наверное.

— Нет, — возразил он, — важно. Говори, моя драгоценная.

Ей снова пришлось выкручиваться. Глаза её покраснели. Обида, немного угасшая, нашла себе выход заново:

— Я узнала об эртаонах, и ещё меня информировали, что отцы у альтернативщиков — эртаоны третьего уровня, и они то и дело скрещиваются. И папа скрестился с мамой… — выдав эту сентенцию, Верона горестно всхлипнула, вытерла слёзы пальцами и, слегка запинаясь, добавила: — То есть отец нас обманывал. Просто бросил нас, понимаете?..