Атлантика

Атлантика

Этот рассвет вовсе ничем не выделялся. Он был таким же, как и тысячи предыдущих, английских, французских или немецких, даже, может быть, немного скучнее. И осень совсем не красила его.

Здесь, посреди Атлантического океана, солнце вовсе не выкатывалось из-за горизонта в той ленивой степенности, что обычно сопровождает рассветы. Здесь солнце выскакивало, прыгало за край серо-синей морской глубины. Прыгало... И только-то? Пожалуй, подобное разочарование снести не так просто, как все предыдущие.

Кто-то говорил, что ночь над Атлантикой – одно из самых прекрасных зрелищ этого мира. Крапинки небесных звёзд здесь словно наливаются мощью, и в горделивом порыве всё пристальнее вглядываются в собственное отражение на океанской глади. И праздный наблюдатель потеряется и перепутает небо и море, не рухнув от восхищения только лишь потому, что предупредительно схватится за борт, да поустойчивее поставит ноги на палубе. Поэтично... И всё равно ложь. Звёзды здесь обычные, и точно так же далеки, как и всегда, а океан никогда не бывает спокойным. И даже при самом сильном желании его нельзя было сравнить с зеркалом. Как же поэты любят приукрашать тусклую реальность красками метафор и эпитетов.

И действительно, зачем им это? Чтобы, начитавшись восторженных, витиеватых повествований о красоте и величие, праздный читатель горько разочаровался, взглянув на предмет похвалы своими глазами? Должно быть... Поэты, писатели, художники... Всё они лжецы, но лжецы искусные, изощрённые, что, собственно, и отделяет их от обычных врунов, и заставляет называть более высокопарным словом «лжец». Пафос, основанный на несуществующем уважении, и только. Но всё же, назвать деятелей искусства обычными врунами как-то не поворачивался язык. Должно быть, где-то внутри себя, подсознательно, он всё же их уважает.

Он – это побитый дорогами и жизнью скиталец, что стоял на палубе огромного парохода, опираясь одной рукой о борт, и остановивший невидящий взгляд на океанских волнах. Молодой человек в длинном, тёмно-коричневом плаще, всего лишь с одним саквояжем вещей, предусмотрительно забытом в каюте. Его возраст едва перевалил за двадцатисемилетнюю преграду, но уже чувствовал, что двадцать восьмую не возьмёт. Хотя, кто знает... Слишком уж многое случилось в этой жизни.

Воспоминания накатывали враждебно, грозясь обрушиться шквалом, и молодой человек разгонял их мысленно по углам. Он не хотел думать... Любым мыслям сейчас он предпочел бы тёмную пустоту где-то под волосами, но такого не случилось. А потому приходилось терпеть неприятное соседство с раздумьями о разочаровании и писателях.

Шел 1878 год... Было 5-е октября, по крайней мере, именно оно царило на пароходе «Атлантика» из Лондона до Нью-Йорка. Ох уж это пятое октября! Нет, право, должно быть, не бывает дня подлее этого. Потому что именно сегодня, серым тревожным утром, в 5:32, когда все остальные пассажиры ещё спали чутким сном, что сопровождает всегда утренние сумерки, Адаму Лоркфорду почему-то не спалось. Он заснул ближе к полуночи, но сумел уговорить своё тело только на пять часов сна. В следующий раз нужно торговаться хотя бы на семь... Нет, очевидно всё это – подлое 5-е октября! Не может быть и сомнения.

Быстрый порыв ветра обдал лицо океанской влагой и взъерошил отросшие тёмные волосы. От длительных скитаний, дождей и солнца они давно уже потеряли настоящий цвет, но право... Адам же не жеманная барышня, чтобы переживать об этом! Какие только глупые мысли не лезут в голову ранним утром.

Хотя, в защиту 5-го октября стоило бы признать, что даже в нём есть плюсы. Хотя бы тот, что сейчас на палубе обычно шумного и людного корабля было тихо и... Одиноко. Верно, стоит ли это отрицать? Всё время путешествия Адам прятался от чужих разговоров, искал тихое место, и вот теперь, когда оно найдено, больше всего на свете он хотел, чтобы кто-то эту вожделенную тишину нарушил. Пожалуй, уже даже этим признанием самому себе стоило гордиться. А может быть, только этим... Проклятое 5-е октября!

– И что же, Вас совсем нигде не послушали?

Голос ворвался, врезался в мысли, словно прострелил их пулей, и молодой человек даже поспешил испуганно отпрыгнуть.

– Прошу прощения, мне не стоило так бесцеремонно врываться в Ваши размышления.

Нет, стоило... Но этого Адам незнакомцу не скажет. По крайней мере, следующие несколько секунд.

Пропустившее от неожиданного испуга удар сердце, старалось наверстать упущенное, заколотившись в бешеном ритме, и молодому человеку понадобилось достаточно времени, чтобы его успокоить. А что, собственно, его так напугало? Голос? Человек? Или его невероятно уместный вопрос?

– Ч...что, простите? – в замешательстве Адам заговорил по-французски, хотя незнакомец обратился к нему на английском.

– Я спросил, – на французском мужчина говорил с едва заметным акцентом, – «Вас совсем нигде не послушали?».

– Н...нет, то есть, да... И... Извините, я не понимаю, о чём Вы.

Он совсем растерялся. В такие минуты Адам проклинал свою нерешительность, но поделать с ней ничего не мог. С другой стороны, в его судорожно гоняющей мысли голове появилось место для образа незнакомца.

Это был высокий мужчина, лет сорока пяти, может, пятидесяти, с невероятно красивыми чертами лица. Он словно украл их у натурщиков картин Леонардо да Винчи или Рафаэля, так сильно они шли его образу. Строгий серый костюм под коротким плащом, изящная трость и цилиндр выдавали в нём настоящего английского аристократа. Но глубинные черные глаза, такие тёмные, что даже белое отражение дня в блике казалось на их фоне преступлением, говорили о далёком и распутном прошлом его не слишком английских предков.