Авиталь

Глава 10. ИЦКА

  Женщина, отворившая дверь дома Ицки, была ей не матерью, а мачехой. Девочке было восемь, когда умерла мать; отец женился снова через два года. Това, так звали мачеху, вышла замуж за неказистого вдовца поздно, ей было уже двадцать восемь. Вряд ли был на земле человек, который видел эту сухую высокую женщину смеющейся; казалось, и улыбаться она не умеет. Бесцветные глаза на бескровном лице, тонкие губы — ни дать ни взять недельная маца. Через год замужества Това родила отцу Ицки близнецов-мальчиков, и оба они тоже с первых дней непривычно для младенцев были тихими и безразличными, как высушенные ветром травинки на склонах холмов.

  В доме их, как только отец женился снова, между мачехой и падчерицей началась холодная безмолвная война.

  Ицка радовалась жизни как скворец весеннему солнышку. Полненькая, невысокая и подвижная, она и внешне напоминала маленькую птичку с круглыми чёрными глазками. Ицка казалась непрестанно занятой; вечно суетилась, но ничего не доводила до конца, бралась ли она за шитьё, уборку или приготовление пищи. Она всегда куда-то спешила, и всюду всё равно опаздывала.

  Това была набожна. Раз в неделю — дождь ли, зной ли, болезнь ли детей — Това ходила в Храм. Три раза в день она вставала у постели на колени и произносила молитвы, не обращая внимания, если такое случалось, на вопли сыновей или стук соседей в дверь. На кухне её царил такой порядок, что казалось невероятным, чтобы там вообще готовили: а между тем готовила Това каждый день, и еда появлялась на столе в неизменное время.

  Неудивительно, что между беспечной падчерицей и чопорной мачехой вышел разлад. Това никогда не корила Ицку; только когда последняя припаздывала на вечернюю молитву или ужин, тонкие бескровные губы мачехи сжимались в нитку, она в упор глядела на мужа, а тот робко и виновато отводил глаза.

  Иногда, играя с малышами во дворе, Ицка забегала на кухню, чтобы отломить себе и малышам кусок лепёшки. Тут же за её спиной вырастала суровая фигура мачехи, дожидалась, пока дом опять опустеет, и молча стирала со стола упавшие туда нечаянно крошки. Това не упрекала Ицку — она её просто не одобряла. Молча следила она за непутёвой рассеянной падчерицей и даже не силилась её полюбить.
Чуткая Авиталь сразу уловила подоплёку этих коверканных отношений, едва увидела мачеху и падчерицу вместе. И несмотря на правильность и поступков Товы, и немногих её слов, Авиталь почувствовала к ней неприязнь и старалась не остаться с ней наедине.

  У Ицки подруга обнаружила упорную потребность не находиться дома, не быть рядом с Товой. Вообще, когда Ицка приглашала к себе Авиталь, это всегда случалось вечером, или в шаббат, когда дома был её отец. И всё же, несмотря на беспрестанное разногласие с мачехой, Ицка ни разу не пожаловалась на неё Авиталь. Судя по беззаботности, из которой вся соткана была эта девушка, разлад с мачехой её уже давно не угнетал; она принимала Тову такой как есть, не пыталась доказывать, оправдываться, а просто держалась от неё подальше.

  Таинственный мир грёз, в котором жила Авиталь, был для этой девушки непонятен и чужд, — Авиталь и не нужна была в нём сожительница, — но рядом с Ицкой было просто и легко. Авиталь, измучившейся в последнее время от сложнoстей с Эламом, вдруг так неожиданно брызнула в душу светлая радость, излучаемая Ицкой, что она за неделю привязалась к новой подруге и повсюду они стали ходить вдвоём.

  Ицка не умела читать; ей нельзя было, как Хатифе, поверить сокровенное; и всё же с ней было проще и беззаботнее, чем с вдумчивой глубокомысленной Хатифой. Сдружившись с Ицкой, Авиталь и сама повеселела, на время откинув от себя заботы с Эламом.

  ***

  Недели через две после случая на ипподроме они вместе отправились на базар вернуть одолженный Товой у горшечника кувшин. 

  Болтая ни о чём, они шли меж прилавков обратно, когда Авиталь вдруг остановилась посреди дороги как вкопанная: в конце овощного ряда сидел тот самый нищий, который шептался на стадионе с римлянином. Она быстро отвела взгляд, чтобы не встретиться с ним глазами, и шепнула Ицке:

— Он не хромой.
— Кто?
— Вон тот нищий, только не смотри на него сразу. Я его видела там, на стадионе. Он с римлянином разговаривал, а сам прятался за стеной.

— Да ну! Вот ведь народ пошёл... Чего только ни придумают ради денег. А ты уверена, что это он самый?

— Не... не совсем, хотя нет, глаза точно его — узкие и злые. И лицо погляди какое — у больных не такие лица, этот какой-то чересчур свежий.
— Ну и ну его, идём, — и Ицка пошла дальше.

  В это время к нищему подошла закутанная в тёмный платок сгорбленная старуха и положила перед ним монету. Нищий благодарно кивнул, старуха побрела дальше. У Авиталь сжалось сердце: платок на узеньких плечах был таким древним, что рядом с ним одежды калеки казались новыми, и брела женщина с трудом волоча ноги. Едва она отошла, нищий оглянулся и воровато спрятал монету за пазуху, оставив на коврике лежащую там мелочь.

— Ну уж нет, мы отсюда так не уйдём, — проговорила Авиталь и двинулась к нищему. Она почти ткнулась коленками ему в лицо, но попрошайка даже не шевельнулся. Ицка толкнула подругу вбок, мол, не связывайся, но Авиталь так разволновалась, что у неё затряслись и руки, и голос.

— Да как ты смеешь брать деньги у старух! — зазвенела она, чуть не задыхаясь от ярости.

  Попрошайка медленно и невозмутимо поднял глаза. На  Авиталь уставились холодные бесстрастные зрачки, и она вспомнила, как в первый раз увидела волка: если смотреть на волка сбоку, примешь за обычную собаку; но взглянешь в глаза — сразу узнаешь хищника. С таким же жёстким спокойствием разглядывал её теперь и нищий.

— Да никакой ты не хромой! — не сдавалась Авиталь, — я видела тебя без костылей на стадионе!