Бабушка

Бабушка

Труп лежал в уборной. Верхняя половина старушки, перекинувшись через край ванны, висела внутри, а нижняя, наружная, всё ещё касалась ногами пола. Тазик с бельём стоял почти полный, а вода продолжала течь из крана, разливаясь по дну чугунной ёмкости и орошая старушкины руки. Признаки насильственной смерти отсутствовали, но более приятным зрелище от этого не становилось. Хуже всего было то, что я не только не знала, что делать, но и категорически не понимала, как всё это случилось. Поначалу, первые несколько минут, даже не могла сообразить, кто такая эта морщинистая страхолюдина и что её труп делает в моей квартире. Пришла из магазина, решила прополоскать бельё, направилась в санузел, а там...

Первым делом я подумала про Катю и Ларису. Толя всё-таки мужчина, хотя и ему, наверное, окажется тяжело. А вот о Ларисе я серьёзно беспокоюсь: последнее время у неё повышенное давление. Но хуже всего я поступила по отношению к Катюше: ей же надо заниматься, надо сосредоточиться, надо поступать в институт... а тут эта нелепая смерть, похоны, слёзы, суета! Господи, неужели она не поступит из-за меня?! А соседка?! А родня?! Тётя Люся только недавно схоронила дядю Пашу, а теперь ещё и это... Смогу ли я оправдаться перед ней?

Потом мне пришло в голову, что следует срочно закрутить кран: вода дорогая, счётчик установили только в прошлом году - зря, что ли? Электричеству в санузле гореть тоже ни к чему, раз старуха всё равно мёртвая: в прошлом месяце и без того намоталось почти на двести рублей! Я взялась за выключатель... и поняла, что он мне не поддастся. То же произошло и с краном: он как будто вовсе не был предназначен для верчения.

Ситуация становилась всё более ясной и всё более неприятной.

...Лиза! А про неё-то как можно было забыть?! Где она? Как она себя чувствует?

Я кинулась на кухню. Лизы здесь, конечно, не было, зато была неубранная в холодильник кастрюля с остатками супа - боюсь, как бы он не прокис до того, как здесь кто-нибудь появится! - и чашка с мокрым использованным чайным пакетиком на дне. Его, конечно, можно было бы заварить ещё раз, но сделать это вряд ли кто-нибудь догадается. Скорее всего, вообще не поймут, зачем я его тут оставила. Боже мой, теперь Катя не только не поступит в институт, но и все решат, будто бы я не мою за собой посуду! Ну и угораздило же, охо-хо, ну и угораздило же меня...

В комнате Лизы тоже не было. Телевизоры почему-то работали, естественно, оба: и маленький, чёрно-белый, тот, у которого было в порядке со звуком, и цветной, совершенно глухой, но с хорошей картинкой. Передавали "Ледниковый период". Мне вдруг стало грустно оттого, что я теперь не узнаю ни кто в нём победит, ни выйдет ли замуж Катюша, ни какого сорта в итоге окажутся неизвестные помидоры, которые я ползимы выращивала на своём подоконнике... То есть узнаю, конечно, но издалека, может быть, через "вторые руки". В этой квартире, в этом городе, в этой стране мне теперь нельзя оставаться.

Лизу я нашла в спальне. Она, как обычно, когда что-нибудь случалось, забралась под кровать. Заглянуть туда оказалось намного проще, чем обычно: спина больше не болела! Увидев меня, два зелёных фонарика, светящихся в подкроватной тьме, почернели: Лизины зрачки расширились от страха, раздалось угрожающее шипение, а через секунду моя недавняя подруга пулей вылетела из укрытия и, громко топая лапами по линолеуму, унеслась в гостиную.

Что с ней? Не узнала? Боится меня?! Как это может быть?! Интересно, нельзя ли мне будет как-нибудь забрать её с собой?

Прежде, чем я смогла найти ответ хотя бы на один из этих вопросов, в дверь позвонили. Толя! Естественно, Толя! Я видела его даже отсюда, даже не приближаясь к глазку. Как же мало ему осталось пребывать в неведении! Даже страшно представить, что он почувствует! Зайдёт в квартиру, услышит шум воды, сразу же обнаружит покойницу... а заодно и мои старые, застираные трусы шестидесятого размера, висящие на верёвочке! Господи, как стыдно... Почему я не сняла их утром?! Я же предчувствовала, что что-то произойдёт!

Толя позвонил ещё раз - громче, дольше. Потом снова. Наверное, он уже догадывался, что случилось.

Кстати, о трусах. В третьем левом ящике комода лежат совершенно новые дамские панталоны, с боем купленные мной в девяносто первом году благодаря счастливой случайности и выдержке, позволившей выстоять трёхчасовую очередь. Хорошо бы их нашли и надели на покойницу: думаю, для похорон в самый раз. Почти неношеное платье в шкафу тоже имеется. А тапочки? Те, что подарили на день рождения в прошлом году, могли бы подойти! Я специально ни разу их не надевала. Хотя, с другой стороны, жалко класть в гроб какой-то старухи такую хорошую вещь. Надеюсь, Лариса или Катя заберут их себе и будут носить. Интересно, во сколько им обойдутся похороны? Только бы не слишком дорого, а то вдруг Катенька не сможет поступить на бесплатное отделение! Мне хотелось бы отпевание, а всё остальное не важно, главное, подешевле.

Толя позвонил ещё раз и ушёл. Видимо, за ключами.

Я с сожалением подумала о своих комнатных цветах. Кто-то теперь будет за ними ухаживать? Что станет с моими любимыми ковриками из колготок? А диван - неужели действительно выкинут? И комод, прослуживший без малого сорок лет? Толя еще во времена Горбачёва грозился изрубить его на дрова...

- Не думай о вещах! - неожиданно услышала я. - Тебе это больше не нужно.

Мама! Мамочка! Неужели!? Сияющая, полупрозрачная, слегка колеблющаяся, она стояла или, может быть, парила (не разглядеть) в изголовье той самой кровати, на которой провела в неподвижности последние пять лет из прожитых ей девяноста. Теперь мне улыбалась и протягивала руки не та сошедшая с ума старуха, которую я спасала от пролежней и из-под которой каждый день стирала пелёнки! Мама снова была молодой! Такой, как тогда, когда мы таскали картошку с колхозного поля, чтобы прокормиться; такой, которая будила меня в четыре часа утра во время войны, чтобы занять очередь за хлебом; такой, какая собирала меня в Москву, в ремесленное училище - да так и не отпустила...