Бабушка плачет

Бабушка плачет

– А это свадьба Лешки. – Вичка держала на коленях большой фотоальбом, а Марьянка навалилась ей на плечо, давая разъяснения. Даже через цветные пятна витражного стекла в двери было видно, что Вичка почти не слушала подругу, все ее внимание поглотили вечерние платья.

– Cмотри, вот она, за столом, поздравляет молодых. – Марьянка ткнула пальцем в снимок.

– Кто? – безразлично переспросила Вичка.

– Бабушка, – отозвалась Марьянка с гордостью, – Видишь, плачет.

– Угу, – согласилась Вичка.

– Это «слеза королевы-матери», – благоговейно проговорила Марьянка, – бабушка ее придумала для пьесы Сантанелли. Меня тогда еще на свете не было, – досадливо добавила она.

– А вот тут…, – несмотря на слабый протест Вички, Марьянка перелистнула сразу несколько страниц с платьями и драгоценностями и показала на другое фото, мрачное и тяжелое в своих серо-сиреневых тонах, – Это вечер памяти Андрея Петровича, бабушкиного друга. «Рыдания Донны Анны». Бабушка так плакала, что даже мужчины прослезились.

– А вот тут что? – спросила Вичка, переворачивая скорбную страницу в поисках новых нарядов, – Синее платье – вообще красотища.

Марьянка мельком взглянула на фото, отмахнулась и, не проявив никакого уважения к чувствам подруги, закрыла рукавом синее платье, указывая на снимок над ним:

– В синем, вроде бы, шефиня папина, Светлана, толи Сергеевна, толи Семеновна, не помню… Заведует кафедрой неорганической химии… Сюда гляди. Видишь как круто. Это из «Мамаши Кураж», бабушка так очень редко плачет. Только если к кому-то хорошо относится. Видишь, и бледность, и тень такая… – Марьянка захлебнулась восторгом.

– А ты в универ заходила, может, уже списки повесили? – спросила Вика, стараясь сбить Марьянку с любимой темы.

– Не-а, – бросила Маська. – Только на математике повесили. Биофак еще молчит.

– Думаешь, поступила?

Марьянка только хмыкнула.

– Не, я в театральное хочу, – сказала она, задрав подбородок, – а на биофак сдавала, чтоб отца успокоить. Если в актрисы не возьмут, пусть думает, что я сразу на биолога хотела.

– И что, учиться будешь?

– На биофаке-то?! – Марьянка картинно всплеснула руками и выразительно сомкнула их на горле. – Да ты что! Лучше сдохну, чем каждый день колбы мыть или тупым студентам формулы на доске писать… – А вот тут… Ты смотришь? – внимание Маськи снова переключилось на фотоальбом и очередной снимок бабушки, – это «слезы благодарности». Они не очень трудные, я уже почти научилась. Хочешь, покажу…

Марьянка растянула губы в слащавой улыбке, дернула глазом, выдавливая слезу. Вичка поморщилась.  Она вообще была девушка простенькая как реклама масла и едва ли могла оценить «слезы благодарности» даже в исполнении самой Эльвиры Эдгаровны, не то что сомнительные с точки зрения художественной ценности старания Марьянки.

– Не надо, – воспротивилась Вика. – А твоя бабушка что, все время плачет? У нее нервы?

– Дура ты, Вичка, и не лечишься, – обиделась Марьянка. Взамен никудышных слез благодарности выступили настоящие.

– Все-таки как жаль, что Маська пошла в отца, – сокрушенно подумала Эльвира Эдгаровна, слыша через дверь, как извиняется перед ее внучкой Вика, – умная девочка, трудолюбивая. А таланта ни на грош… Но на биофак ей точно нельзя.

Эльвира Эдгаровна на цыпочках отошла от двери. Она не считала любовь к подслушиванию таким уж грехом. Это было своего рода сбором материала:  хороший актер ищет истинных эмоций, а ими редко кто делится в открытую.

А уж настоящие, искренние слезы – это ценнейший дар.

Даром этим Эльвира Эдгаровна пользовалась виртуозно. Именно он, талант, что в старину в деревнях называли «даром слезным», снискал ей славу великой актрисы.

Каких-то пять-десять лет назад у касс с четырех часов утра выстраивалась очередь: шутка ли, сама Эльвира сегодня «плачет».

Как не желала Эльвира Эдгаровна передать свой талант детям, судьба не позволила. Подарила двоих сыновей. А мужчины – они на сценах не рыдают.

Но почти угасшая надежда возродилась в одно мгновение. Ее – эту новую надежду – принесли зимним вечером в огромном кульке из одеял и лент. Эльвира Эдгаровна отогнула край одеяла. Из глубины на нее глянули мутноватые младенческие глазки. Которые тотчас зажмурились. Красное личико беззвучно перекосилось, и по щеке с чеховской медлительностью потекла одинокая слеза.

Эльвира нашла в себе сил оставить театр на самом пике славы. Занялась воспитанием внучки. Даже имя ей выбрала с прицелом на будущую карьеру трагической актрисы – Марианна. Уже к пяти годам Маська знала театр как свои пять пальцев. И обожала до беспамятства.

Одна беда – все попытки сделать из Марьянки актрису наталкивались на сопротивление отца. Женя не унаследовал материнского дара, но вполне перенял ее невероятное упрямство. И страсть возлагать надежды на детей. Так на Марьянкиных плечах оказалось сразу две большие надежды – папина и бабушкина.

Бабушкина была приятнее.

И именно ей суждено было разбиться первой.

Чем дальше, тем больше понимала Эльвира Эдгаровна с все возрастающей грустью, что не быть Марьянке актрисой. То, что у бабушки получалось легко и непринужденно, светло и трогательно – у Маськи выходило крикливым и капризным. То, что у Эльвиры Эдгаровны шло, казалось, от самого сердца – у Марьянки просто текло из глаз.