Балкон с видом на площадь

Балкон с видом на площадь

Двухэтажный дом у главной площади. В городе его называют «желтый дворец». Судя по массивным цифрам у крыши, ему уже скоро 70. Среди собратьев сталинской эпохи он – чужак. Лебедь среди гусей. Не по-советски компактный, не по-народному щедро украшенный «буржуйской» лепниной. Свежеоштукатуренный, выкрашенный, он, в отличие от большинства своих современников, украшает, а не портит вид. 

    «Желтый дворец» строился специально для элиты – партийных «царьков». Не штамповался: создавался по отдельному проекту. Если же кто вдруг не догадается об этом с первого взгляда, то подсказкой служит балкон. Единственный с лицевой стороны, точно посередине. Просторный – не для одинокого горшка герани. 
Балкон смотрит прямо на площадь. С него жильцам квартиры, которой он принадлежит, удобно наблюдать за городом, не покидая уютного гнезда. 

  Цены на немногочисленные апартаменты в этом доме не уступают современным новостройкам с подземными парковками. Но жильцы «Желтого дворца» не спешат из него съезжать.

   Хотя, впрочем, одна из квартир все-таки скоро освободится. Та самая, центровая – с балконом, пятью жилыми комнатами, шестой, переделанной в гардеробную, и двумя ванными. 

    В ней доживает свои последние дни ровесница дома – 65-летняя Раиса, вдова Жука.
 
                                                                                 Жук

    Квартира досталась Жуку по наследству от родителей – представителей прежней «верхушки». Они, в свою очередь, получили ее в знак своей избранности. Раиса не застала свекров и не знает нюансов этой истории.

    Уже 12 лет, как Жук в могиле, а в городе до сих пор иногда вспоминают «успешного предпринимателя и политика 1990-х». Так было сказано в красивой прощальной речи, составленной бывшими соратниками. Те же, кто и по сей день не забыл Жука, говорят о нем пусть даже и хорошо, но в совсем других выражениях. Не изящно и не обтекаемо, но зато по существу.  

    В ранней молодости Жук, рисуясь, витиевато называл себя «потомственным прорабом на стройке догнивающего коммунизма». Он принадлежал к золотой молодежи, и его участь устроили чуть ли не с рождения. Жук, по его словам, оказался буквально обречен, повзрослев, есть икру столовыми ложками. Но возможность по-настоящему найти себя появилась только тогда, когда государственный флаг вдруг поменялся. Жук тут же попер вперед рогами. Он молниеносно и триумфально перевоплотился в представителя нового времени. 

         Раиса встретила Жука в 1992, в очереди к зубному, в свой 42-й день рождения. Как же она в тот момент корила свою неудачливость! А между тем, цементная пломба, с утра расколовшая зуб, открыла волшебную дверь в гораздо более сытую жизнь, чем она когда-либо вела до сих пор.

    Жуку, накануне потерявшему в междоусобной потасовке верхний медиальный резец, как сказал врач, тогда было 35. Он долгое время и не подозревал о том, что младше своей новой подруги. Раиса тщательно это скрывала. 

    Она притягивала Жука своей немодной необычностью. Подтянутая, элегантная, несмотря на явную дешевизну гардероба. Идеально прямая спина. Классический костюм, туфли-лодочки, гладкая высокая прическа, резковатые духи. И с годами Раиса почти не менялась: оставалась привлекательной и моложавой. Лишь недавно сдала. 

    До самой свадьбы Жук не знал ее возраст… Он очень многого о ней не знал. И так никогда и не узнал, сойдя в могилу от инфаркта всего лишь в какие-то 46. Впрочем, он и не слишком-то пытался играть в детектива, расследуя прошлое жены. Интерес-то был, но что-то всегда останавливало, а своей интуиции Жук верил – ни разу не подводила. 

    Неверующая Раиса организовала отпевание, и потом каждый год исправно заказывала поминальный молебен. В знак искренней благодарности.

    От Жука много чего осталось. 

    Во-первых, конечно, деньги. На них Раиса может, ни в чем себе особо не отказывая, спокойно прожить лет до ста. 

    Во-вторых – солидный пакет акций большого, жирного предприятия. Еще два года назад можно было с гордостью добавить – монополиста. Но увы: кусок ушел.

    Жук основал этот свой «штаб», как он говорил, в судьбоносном 1992 году. Буквально через месяц после того, как встретил Раису. В мае. Основал не один, с компаньоном, Тимом – скользким, ехидным. Жук называл Тима другом, но до конца не доверял: природный нюх подсказывал – не стоит. И, конечно, не ошибался. Как минимум, потому, что за спиной скользкий Тим вовсю забавлялся с его женой. А потом компаньон Жука совершил еще большую глупость – надумал присвоить лишнего. Время было лихое, и кто теперь может точно сказать, что с ним случилось? Исчез. 

    Раиса не чувствовала жалости, только облегчение. История начала ее утомлять.

    Она часто лицемерит, но редко пытается обмануть саму себя. И потому никогда не кается в том, от чего не чувствует никаких угрызений. А эта интрижка их не вызывает, и тут уж любые правильные слова бессильны. Двадцать лет назад встречи с Тимом просто разгоняли кровь, придавали блеск глазам, а жизни – азарт, хоть и не без оттенка гадливости. А сейчас Раиса вспоминает об этом с усмешкой. Хороша была, чего уж тут сожалеть?

    В-третьих, от Жука, кроме «желтого дворца» (с приходящей домработницей в довесок – и она до сих пор все та же, уже пятнадцать лет), остались еще две дорогие квартиры. Одну из них, долгое время сдаваемую в аренду, Раиса совсем недавно продала. Послушалась нелепого сиюминутного порыва. Ей почему-то вдруг подумалось, что так будет лучше. Но, скорее всего, прогадала. Теперь она об этом жалеет. 

    А в другой, не показываясь на глаза матери, живет Таня.
 
                                                                          Наследница

    Единственный ребенок, легко рожденный в 43 года («уже и бабушкой можно было стать!» – шипели из щелей голоса.  Невидимые – открыто показываться не рисковали). 

    «Она художница» – с гордостью в голосе говорит Раиса приятельницам. И в доказательство показывает мрачно-серую картину. Они послушно кивают. Но гордость Раиса симулирует. Она не находит в работах дочери никаких признаков искусства. Даже просто смотреть на них, и то неприятно. Но надо же чем-то доказать свои слова? 

    У Раисы подрастают два внука: пятилетняя некрасивая девочка и мальчик, совсем малыш – десяти месяцев от роду. Его отца Раисе хотя бы довелось повстречать: жалкий наркоман, как и все прочие. Сбежал. 

    Тот же, кто помог появиться внучке, оставался загадкой. И теперь уже разгадывать ее не слишком-то и хотелось. Тогда 16-летняя Таня с большим животом просто сбежала из дома невесть к кому. Раиса попробовала ее найти, но, наведя кое-какие справки, отказалась от затеи. Из дочери ничего не вышло, но она определенно была жива и относительно здорова. 

    А потом, примерно через полгода, Таня объявилась с лялькой. И Раиса отдала им квартиру – официально в знак примирения. Но хотелось сберечь и душевный покой. Таня – та еще психопатка. 

    Раиса нечасто видит внуков. Дочь противится. Но и Раиса, надо признать, не слишком-то умеет находить общий язык с детьми. Таня – лучшее тому подтверждение. Однако мысль о том, что на свете есть внуки, очень греет душу. Это сентиментальное чувство. 

    Сидя на том самом балконе, глядящем на площадь, и почесывая верного спутника, старика – шар-пея Чу, Раиса с удовольствием просматривает немногие фотографии своих потомков.

    Стоп, а почему же в свои 65 вполне довольная жизнью Раиса вдруг «доживает свои последние дни»?

    Она и сама не догадывалась об этом, пока в прошлом году не посетила своего хорошо оплачиваемого врача. Боль в желудке, тошнота, ну а вот теперь и рвота («да наверное, я просто беременна», – улыбнулась она, сопровождая свои жалобы). Ну что тут такого, обычный гастрит. Да? Но оказалось, что нет. 

    Умереть в ближайшем будущем – это очень страшно. И ничто не может примирить с этой мыслью. Раиса твердо нацелилась за борьбу – пусть хотя бы за временную отсрочку. Благо, резервов имела достаточно. 

    Она надолго исчезла из дома. А потом снова появилась на своем балконе – в красном платке на голове. Для нечастых «выходов в люди» приобрелись парики из натуральных волос. Мягкие… Кто-то бездумно отдал часть своей красоты в обмен на обычные деньги. Кто-то, у кого впереди еще долгие десятилетия. Ценит ли она это? Осознает? Вряд ли…

    Неужели эта страница – последняя в жизни Раисы?

    Но нет. В ранний утренний час особенно тяжких дум и сожалений, когда до прихода домработницы еще далеко, слышится телефонный звонок. Это «городской», стационарный аппарат, который редко кто-то тревожит. Неприятный звук, от него режет не только слух, но и почему-то глаза. Раиса морщится. Встает резко – теперь кружится голова. 

    – Я слушаю? – это непроизвольно. Так всегда отвечал на звонки Жук. А она продолжает копировать.

    – …Татьяна Валентиновна Жукова?

    – Она давно здесь не живет. 

    Раиса собирается повесить трубку, но в ней продолжают бурлить. Она снова прислушивается. И внезапно вспоминает детство: она качалась на привязанной к дереву веревке- «тарзанке» – нехитрая забава, ее смастерил отец.

    Но даже это далекое и бессмысленное воспоминание кажется более реальным, чем тот бред, что доносится из анахроничной телефонной трубки. 

    Татьяна «покончила с собой» – какое шаблонное выражение. Порезала себе вены практически на глазах у детей. Буквально: им пришлось увидеть, как она истекает кровью. Годное зрелище для пятилетнего ребенка, не правда ли? Квартиру вскрыли на вторые сутки по настоянию соседей, которые подняли тревогу, не в силах больше безучастно слушать крики детей. 

    Записку дочь оставила, написала большими зелеными буквами на одной из своих картин: «Не могу так больше жить». 

    Только как – «так»?

    Проклятая эгоистка. Раиса кусает губы, опустившись на пол. Молотит по нему кулаком. Это только так считается, что мать непременно должна зайтись в рыданиях.

    – Что теперь будет с детьми, дура? Ты об этом подумала? 

    Нет даже несчастных десяти лет в запасе, чтобы хоть как-то подправить очередную глупость. В самом лучшем случае – год, ну, максимум, два. И что потом?

    Но тут Раиса все-таки чувствует нестерпимую боль. И физическую, в растерзанном желудке, и душевную. И плачет – навзрыд, как ребенок.


                                                                                 Сверток

    «Бессердечная и бесчувственная» – так сказали бы про Раису и любящий Жук, и его люди, и даже дочь. И это стало бы комплиментом. Именно такой образ себя Раиса создавала в своей новой жизни, за пазухой у Жука. Но, считая ее бесстрастной, все ошибались.

    Раиса вовсе не была такой, какой хотела казаться. Просто она умела забывать, безжалостно и беспощадно вырывать все лишнее, запечатывать в тяжелый ящик и выбрасывать в даль, за борт сознания.  А забытое и отброшенное – не вызывает эмоций.

    Но иногда проклятый ящик всплывает. Перебирая волосато-шерстяное покрывало, накинутое на кресло, длинными, тонкими пальцами (Раиса так гордилась ими в молодости), она понимает: качели на дереве – это всего лишь дверь, и сейчас в нее просочатся более зловещие тени. 

    Так и выходит.

    Это произошло в прошлой жизни – невероятно далеком 1968 году. Абсолютно неважно, чем она тогда занималась на самом деле. Зато она мечтала. Мечтала играть в кино… И совсем не знала, как справиться с навалившимся испытанием. Казалось, что это – конец. 

    Серый мяукающий сверток. 

    В нем – новорожденная, слишком маленькая и красная, будто налитая кровью. Раиса назвала ее непривычным именем Лина. 
    
    Ее почти никто не знал в чужом большом городе. А хозяйка особенного дома на окраине – она имела свой штат работниц, но помимо этого сдавала комнаты и посторонним – и подавно не задавала вопросов. Худая, бледная, с жирными волосами, покрытая угревыми шрамами. Тихая.

    Про нее за пару месяцев до этого Раисе рассказала случайная попутчица, когда они вдвоем коротали ночь в вагоне поезда за бутылкой. 

    История была жутковатая. 

    Раиса сама толком не отдавала себе отчет, зачем пошла в тот дом, закутавшись в темный шарф и большое пальто с чужого плеча. Зачем на целых десять дней – на все деньги, которые оставались – сняла угловую, отрезанную от основного дома, комнату. Хозяйка смотрела понимающе – но она заблуждалась.

    Через два дня Раиса вернулась. Ночью, украдкой, таясь, как воровка, со свертком в руках. Но не уносила, а принесла. Оставила в снятой комнате. Закрыла дверь на ключ, вышла, и, слушая тишину в голове, отправилась на вокзал – в никуда. 

    Потом был новый город, «потерянный» паспорт, нужные люди, и, в общем-то, очень много чего еще – и плохого, и хорошего. А сверток, который никак не мог обнаружить себя, не мог закричать, отправился в ящике за борт, прочь из мыслей. 
Но поначалу он часто всплывал. 

    Нет, Раиса не тешила себя надеждами. Именно такую историю ей и рассказала попутчица. Угреватая хозяйка уже находила подобные свертки. Если для них еще не было поздно, они тайно отправлялись на порог «Дома малютки», где с рассветом их и находил шанс.
 
    Но чаще бывало, что сверткам не везло: «Три задохнувшихся подряд за три месяца, представляешь? Мамка думает, что ее дом прокляли».

  Хозяйка имела хорошие связи и умела ловко скрывать такие происшествия. «От советской общественности» – но не от своих же постоянных работниц. Одну из них в поезде и разговорила водка.

    Но зачем Раиса так поступила? Почему не нашла другой способ? Почему не порог «Дома малютки»? Она и сегодняшняя 65-летняя не знает ответ на этот вопрос. А тогда, 18-летняя, растерянная и подавленная, не имела сил что-то обдумывать. И уцепилась за историю из поезда, как за спасительную веревку, брошенную на дно колодца. Казалось совсем не важным, из чего она сплетена. 

    Вечер того же дня, который начался со звонка разбуженного телефона. Внуки уже переехали в «Желтый дворец». Но он не успеет стать для них домом. Квартира с балконом, выходящим на площадь, скоро опустеет.