Батя

1.

1.

В очереди к аналою он стоял смиренно, тихо морщась от боли и еще сильнее опираясь правой рукой на трость. После долгой службы ныла уполовиненная нога, но он упрямо ждал, молча вглядывался лик Николая Чудотвоца и сокрушался сердцем о своих грехах.

Отцу Александру, седобородому старцу с чистым благоообразным лицом он каялся в том, что часто стал думать о людях плохо, что злится, осуждает, негодует и впадает в уныние... и когда говорил - в светлых грустных глазах его искрились слезы. Не забыл и о главном своем, страшном грехе, ничего не утаил и не ничего не забыл ни перед Богом, ни перед священником, ни перед собой. Отец Александр с ласковой улыбкой прочел разрешительную молитву над преклоненной головой, покрытой епитрахилью(1), а затем благословил раскаявшегося грешника.

Из храма Михаил вышел припадая на больную ногу. На половине пути он вдруг с отчаянием заметил, что идти больше не может. Он присел на кстати подвернувшуюся лавочку и впервые за последние шесть часов дал ноге отдых. Облегчение тела наложилось на легкость души после исповеди, и в этот момент Михаил почувствовал себя совершенно умиротворенным... Однако пора было на работу. Посидев еще пяток минут, он встал и пешком отмахал четыре автобусных остановки до конторы.

- Батя! Батя пришел! - поприветствовал Михаила Андреич.

Он крутил в руках пачку сигарет. Пальцы его украшали наполовину сведенные татуировки. Михаилу интересно было что они означают, но он все время забывал спросить. Не успевал.

Андреич отсидел три года за убийство в драке, после мотался по случайным заработкам и уже начал пить от безысходности, когда Михаил, или как уважительно называли его в конторе, Батя, взял его к себе установщиком окон под честное слово, просто пожалев. Поставил условие - не пить и не красть. Смотрел при этом ласково, доброжелательно и сразу подумалось тогда Андреичу: если и этот обманет, то как же людям-то потом верить? Жить-то как? Андреич, которого не раз внаглую швыряли с работой и кидали на бабки (бывший зэк - не человек) как-то сразу проникся к новому начальнику и тут же завязал с водкой. Разевать рот на чужое добро ему и в голову не приходило - все-таки он не вор, а честный человек, хоть и сидел. Первая зарплата - белая как декабрьский снег, выплаченная вовремя и сполна, обрадовала его словно ребенка. Потом последовала вторая, третья, шестая, двенадцатая... В конторе он закрепился и очень скоро стал одним из бригадиров, постепенно раздал долги, оплатил накопившуюся коммуналку за комнату в общежитии. На Батю он был готов впахивать и днем, и ночью, по первому зову, просто потому, что это был первый человек, который поверил в него без оговорок и относившийся к нему без опаски и надменности.

Только потом, где-то месяца через четыре, чисто случайно, Андреич узнал, что Михаил и сам имеет погашенную судимость, и не очень любит про это говорить. Наличие судимости многое объясняло, но больше озадачивало - за что вообще этого почти святого человека можно было под суд отдать? Другая большая тайна, о которой тоже в конторе знали все, но о которой все молчали, заключалась в том, что Батя - в прошлом приходской священник, был извержен из сана (2) за то самое, за что оказался осужден. И если судимость в глазах Андреича никак с образом Бати не вязалась, то священству его он нисколько не удивился.

- Здравствуй, Андреич! - поздоровался Михаил и протянул руку, потом кивнул администраторше Люде и бухгалтеру Артемиде Павловне, - Здравствуйте, девушки!

Молоденькая Людочка приветливо улыбнулась, а дородная бухгалтерша, разменявшая шестой десяток, густо вздохнула от удовольствия - кажется, кроме начальника девушкой ее уже никто не называл.

Зазвонил телефон. Люда взяла трубку и проконсультировала потенциального клиента о расценках и сроках установки окон. Разговаривала мягко и вежливо, ничего не навязывая, почти сразу сказала о скидках для пенсионеров и договарилась о встрече. Именно их - пенсионеров - много среди клиентов. Батину контору они «передавали» из рук в руки, потому что цены действитльно льготные и никакого обмана. Такие малоимущие клиенты - это работа почти в ноль, с минимальной прибылью, но им никогда не отказывали. Это считалось чем-то вроде «политики партии».

Пока Люда говорила по телефону, Артемида Павловна кормила Батю чаем и плюшками собственного приготовления. Когда она подкладывала на его тарелку добавку, в ее жестах и повадке проскальзывало что-то заботливо-материнское.

Улыбчивая Люда - очень толковая и прилежная девочка из многодетной семьи, училась на заочном и работала, чтобы содержать двух младших сестер, отца-инвалида и закладывающую за воротник мать. Пышная Артемида Павловна давно заслужила пенсию, но была еще в силе и разуме, чтобы зарабатывать своим трудом. Дома ей быстро становилось скучно, к тому же подрастали четверо внуков - их нужно помочь одеть-обуть-накормить, да и подарки подарить, на это тоже копейкой не отделаешься.

Андреичу не хотелось огорчать Батю, но правда все равно вылезет наружу, поэтому пришлось огорчить.

- Валерки не будет, Бать, - сказал он, выбрав момент.

- Почему? - насторажился Михаил.

- Сорвался.

- Опять! - с обреченной тоской во взгляде произнес Михаил, и через минуту раздумий и внутренней борьбы спросил: - И где он?

- Да кто его знает, где он ширяется! - зло отрезал Андреич.

Его огорчало, что неудачливый наркоман Валерка, человек хоть и хороший, но слабовольный, снова не оправдывает доверия Бати. Пройдет неделя-две, Валерка вернется с повинной и вновь, как уже не раз бывало, будет прощен и принят обратно. Наверное, только один Господь Бог знал, чего стоят Бате эти прощания. Лично у Андреича руки чесались навтыкать Валерке по хребтине.

- Митрич на заказе?

- Да, Михаил Васильевич, только уехали, - ответила Люда. - На Автозавод. Квартира - три окна, на весь день.