Батя

5.

5.

Из состояния бессильной задумчивости его вывел громко запищавший телефон. Михаил вздрогнул, спешно выудил из кармана трубку и, не глядя, нажал зеленую кнопку.

- Дядя Миша! - услышал он радостный голос крестника Кольки. - Ты как? Жив-здоров?

Михаил широко улыбнулся этому бесцеремонному напору без предисловий:

- Жив-здоров, Коля.

- Это хорошо. Я завтра еду обратно в город, гостинцы привезу. Маманя насобирала тут... целую сумку. Мясо, молоко. Мед какой-то отрыла. Варенье крыжовенное для Лёвки. Полезно, говорит, для поправки здоровья. Банки с помидорами...

- Я встречу тебя.

- Не, не надо, - Колька чем-то хрумкнул, видимо, по своему обыкновению что-то жевал во время разговора. - Я сам дотащу.

- Тяжело же!

- Не, нормально. До вас маршрутка удобно ходит, я быстренько сумку закину и в универ. Три семинара у меня завтра.

- Как же ты так сразу с дороги на семинары?

Колька засмеялся:

- Ногами! Мозги-то со мной. Я умный, в батю.

- Устанешь ведь.

- С чего бы? - молодой и здоровый как бык Колька искренне удивился.

- Действительно, - соласился Михаил. - Это я все на себя, старика, примеряю.

- Где ты старик? Ну где ты старик, дядь Миш? Чё у вас за мода такая, прибедняться? Что у тебя, что у бати. Да на вас пахать можно!

Михаил впервые за день от всей души расхохотался. Причем так громко, что даже привлек недуменное внимание вечерних прохожих. Он кожей ощущал, что вместе со смехом из него выходит вся скверна сегодняшнего дня. Колька на том конце тоже захрюкал, довольный.

Отсмеявшись и утерев выступившие слезы, Михаил спросил:

- Как там отец?

- Пашет-сеет-боронует. Все в поле, в делах да заботах, дома вапще не бывает. Приехал, понимаешь, сын на побывку на выхи погостить, матушка стол-пельмени-слёзы, а бати и не видел почти. Он только на ночь приходит, поспать часа четыре. Я уже стал забывать, что у меня есть отец.

Колька как-то странно булькнул. В трубке раздался сердитый голос его матери:

- Болтаешь много, умник!

Михаил сразу догадался, что крестнику прилетел крепкий подзатыльник. И так явственно представил воинственную позу Юлии, ее тяжелую, уверенную руку и добрый, но непоколебимо-твердый взгляд, что невольно поежился. Он по своему горькому опыту очень хорошо помнил, что с кумой шутки плохи.

Однако Кольку было так просто не сломить. Он понизил голос и прошептал скороговоркой, давясь смехом:

- Юстас, Юстас! Прерываю сеанс связи! Кажется, меня засекли. Буду отстреливаться! Уйду огородами. Завтра - как условились! Пока! С пролетарским приветом! Если что, считайте меня коммунистом!

Из трубки донесся отдаленный хохот Юлии и соединение оборвалось.

Спрятав телефон и не теряя больше ни минуты Михаил ловко поднялся со скамейки и бодро зашагал в сторону трамвайной остановки. По дороге он тихонько напевал себе под нос повторяющийся мотивчик:

- У меня отец крестьянин, ну а я крестьянский сын...

***

Поначалу она плакала от унижения, которому сама же себя и подвергла, таскаясь еженедельно за тридевять земель, чтобы взглянуть на Михаила. Не он ее, она сама себя унизила этими визитами. Маруся еще до его отповеди это понимала, но ничего не могла с собой поделать. Ни словом, ни взглядом этот чистый, прекрасный человек не дал ей почувствовать себя оскорбленной. Нет, она оскорбила себя сама и оскорбила его, хотя об этом не было высказано и намека.

Марусю по-прежнему тянуло к Михаилу, и лишь данное обещание сдерживало ее от того, чтобы не сесть за руль и не двинуться по уже знакомому маршруту в дальный конец области, к храму с зелеными маковками куполов. Обещаниями Маруся никогда не разбрасывалась, но уж если давала слово, то держала его до конца. Единственный раз она переступила через свою принципиальность, когда бросила любомого после согласия выйти на него замуж, и эта ошибка стала самой главной ошибкой в ее жизни. Исправить уже ничего нельзя, ей дали понять это прямым текстом. Нужно смириться, и Маруся честно приложила к смирению все силы души.

Несколько месяцев прошли в усиленной работе над собой. И вроде бы разбереженная рана вновь начала затягиваться. Маруся даже решилась сходить на свидание с кавалером, который очень настойчиво подбивал к ней клинья последние полгода. Кавалер служил в прокуратуре, считался писанным красавцем, обещал сделать блестящую карьеру с обеспеченным будущим, приходился сыном важному городскому чиновнику, который, в свою очередь, был хорошим приятелем ее отца. Таким образом, кандидат подходил ей в женихи по всем параметрам.

Свидание назначили на субботу, но уже дня за три до часа икс, Маруся начала ощущать смутное беспокойство. Природа этого беспокойства сперва казалась ей понятной — все-таки незнакомый мужчина, новые отношения... Однако вскоре она осознала, что внезапные и беспричинные на первый взгляд приступы страха с кавалером никак не связаны, это было что-то другое.

Около пяти утра субботы Марусю разбудило панически быстро бьющееся собственное сердце. Выпитый валокордин лишь немного успокоил ее пульс, и ей захотелось глотнуть свежего воздуха. Трясущимися слабыми руками она раздвинула тяжелые шторы и замерла в восхищении. За окном огромными, невесомыми хлопьями падал первый настоящий снег, который не таял, а устилал землю ровным белым полотном. Снежная пелена обвивала окружающий темный спящий мир полупрозрачной вуалью, и в этой прекрасной, девственно чистой пелене Маруся вдруг увидела ответ на мучивший ее вопрос.

Она вспомнила, как три года назад в точно такой же снегопад они с Мишкой гуляли по парку, и как смешно дрожали снежинки на его ресницах, пока не превращались в воду от ее близкого дыхания. Он совсем по-собачьи мотал головой, стряхивая с волос поминутно вырастающую снежную шапку, и смеялся.