Батя

7.

7.

Собиралась гроза. С запада надвигалась на город черная рокотливая туча. В ее чреве уже блистало электричество, и Михаил, мысленно поблагодарив Бога, который в который раз послал ему на выручку Натэллу, прибавил ходу. Он торопливо хромал по темной безлюдной улочке частного сектора и посматривал на чернеющее небо — попасть под дождь ему совсем не хотелось.

Недалеко от дома его облаяла соседская цепная овчарка. Взобравшись на крышу своей будки и высунув кудлатую голову за забор, она бранчливо забрехала на поспешные шаги по пустынной дороге.

- Своих не узнаешь, Джеська! - поприветствовал ее Михаил.

Овчарка замолчала, услышав знакомые интонации, тут же замахала хвостом и как будто бы извинительно улыбнулась. Во всяком случае морда ее приобрела то виновато-конфузливое выражение, какое бывает у людей, смущенных глупостью своего поведения. Михаил бесстрашно потрепал суровую собаку по мощному загривку и пошел дальше.

Родной дом светился всеми окнами.. Только одно - окно их с женой спальни - темнело. Над крыльцом горел мощный фонарь, освещавший весь передний двор.

У калитки его уже ждала Пронька — безродная приблуда, которая лет шесть назад пристала к Михаилу на автобусной остановке, проследила за ним до дома да так и осталась жить. Пронька сидела тихо, не шевелясь, робко и преданно заглядывая в глаза хозяину. Только метелочный хвост, усердно подметающий пыльную землю, да напряженно ходящие на груди мышцы выдавали ее душевное возбуждение от радости встречи. Это была очень воспитанная и сдержанная собака. В отличие от соседки она почти никогда не лаяла и не проявляла себя охранником территории, зато безумно любила всех членов семьи, в частности мальчишек, с которыми ей нравилось играть, но особенно отличала Михаила. Взяв ее в дом, поделившись с ней кровом и столом, он стал для нее Бог — таким, каким Бога видят собаки.

Михаил присел и позволил Проньке облизать свою щеку и почесал ее за ухом и по крупу — сей ритуал соблюдался ими неуклонно каждый день. Только тогда Пронька успокаивалась и могла спокойно спать. Если Михаил дома не ночевал, собака не находила себе места и страдала, скуля и подвывая. Слушать ее душераздирающие вопли было решительно невозможно, столько в них звучало страдания и тоски. В позапрошлом году, когда Михаила увезли в больницу вырезать аппендицит, собака, почуяв неладное, сначала чуть не понеслась за каретой «скорой помощи» (от этого ее насилу удержал старший Федька), а после всю неделю, пока он лечился, просидела на улице, почти неотрывно глядя в ту сторону, куда увезли ее хозяина. Когда Михаил вернулся, Пронькино счастье оказалось так велико, что она не смогла сдержаться и сделала то, чего за ней никогда не водилось - кинулась на него с лапами, извазюкала брюки и рубашку и чуть не повалила на землю.

Михаил прошелся по двору. Нашел в траве два забытых детьми мяча, забросил их на крыльцо, чтобы не намокли под дождем. У ворот был припаркован красный седан жены. Проходя мимо, он ласково провел ладонью по теплому капоту и смахнул два налипших на лобовое стекло желтых березовых листа, невесть как пробравшихся в новую весну из прошлой осени.

Молнии заполыхали уже над самой головой, закрапал мелкий дождь. Михаил кликнул Проньку (потому что она жила не в будке, а под столом в сенях), они зашли в дом и он запер дверь.

Дом встретил Михаила уютным теплом, запахом жареного мяса и тишиной. В большой комнате Федька делал уроки, а рядом Илья рисовал и смотрел мультфильм по телевизору, включенному едва слышно. Илья отцу обрадовался, а Федька встретил его настороженным взглядом исподлобья.

- Нет, я не забыл и не передумал, - сказал на этот взгляд Михаил и добавил: - Но, пожалуй, давай отложим санкции до завтра. Я безумно устал и у меня не работает голова.

Федька немного повеселел и предъявил отцу для изучения электронный дневник, в котором красовались три разномастные отметки.

- Ух ты! Ты не принес за неделю ни одной двойки! Это что-то новенькое!

- Я могу исправиться! - хитро предложил Федька. - У меня еще есть завтрашний день!

- Нет уж, не надо. Мне так очень нравится.

Михаил посидел с мальчиками, похвалил Илюшины рисунки и подался на поиски остальных домашних.

В детской Соня играла с младшим Левкой: катала его на коленях, припевая:

- «Кап-кап, дождь прошел,

Каплями закапал.

Я с утра хотел пойти

На прогулку с папой.

А на улице вода.

Да-да-да-да-да-да.

И погода хоть куда.

Хоть куда. Да!»

- Сонечка!

- Пап! - Соня подхватила Леву, подошла к отцу и поцеловала его в щеку, - Какой ты уставший! Есть хочешь?

- Очень хочу!

- Борщ будешь? Мама сварила, он уже наверное остыл, но я разогрею. Или сразу второе?

Михаил забрал у дочери с рук Леву и пощупал сыну лоб: температуры не было и это привело его в прекрасное расположение духа.

- Борщ? Борщ — это прекрасно. Вот не поверишь, весь день мечтал о борще. И борщ буду, и второе, и компот. Всё буду. Был бы слон, слона бы съел. В яблоках.

Соня рассмеялась шутке. Лева извернулся и выпросился на пол, где тут же принялся собирать один из многочисленных своих конструкторов.

- Вы ужинали?

- Да.

- А мама?

- Спит. Ей нездоровится.

Михаил нахмурился:

- Что такое?

- Не знаю. Она очень бледная и невеселая. Весь вечер из спальни не выходит. Я всех покормила, ее позвала, она сказала, что не хочет.

Соня отправилась на кухню, а Михаил подошел к двери спальни, чуть приоткрыл ее, помедлил секунду - в спальне было тихо и темно - и все-таки не стал заходить, чтобы не беспокоить.

Пока Михаил ужинал старшие сыновья успели улечься спать — завтра предстоял ранний подъем в школу. А вот Лева раскапризничался.