Бегство

Бегство.

Я лежу на стылой осенней земле, устланной мягким ковром из сосновых иголок и можжевельника вперемешку с землисто пахнущими свежими крупными листьями берез и осин.

Я лежу, раскинув руки, обнимая землю и с закрытыми газами вглядываясь в прозрачное голубое небо, дышащее свежестью осеннего утра.

Я лежу в одиночестве, напоенном голосами самой природы – криками пробудившихся к новому дню птиц, шелестом ветра в ветвях, пронзительным голосом небес, ленивым шепотом трепещущих на ветру листьев и взбудораженным – еще не впавшей в спячку живности под лиственным ковром.

Я будто состою из всей этой суеты настоящей жизни. Я часть ее, неотъемлемая и неотделимая, и биение моего сердца – это биение бесчисленного множества сердец вокруг и рядом со мной... в едином ритме, в едином порыве.

И здесь и сейчас я люблю этот мир так, как невозможно ни в какой иной момент – со всем его несовершенством, угловатостью, нелепостью, жестокостью. Я люблю себя в этом мире, люблю себя как часть его, как один из великих замыслов бессмертных богов, воплощенных в лучшем из тел.

Вдруг в мое лицо утыкается холодный нос, обнюхивает, затем его место занимает шершавый горячий язык большой кошки. Я со смехом отмахиваюсь, уворачиваюсь:

- Антиль, перестань!

Но он отстает только тогда, когда мы оба оказываемся изрядно извалявшимися в листьях и иголках.

Я переворачиваюсь на живот и резко подаюсь вперед. Бежать получается не сразу, мое тело еще непослушно и лениво, и в то же время болезненно напряжено после незавершенного обращения.

Я бегу, жадно глотая пронизанный прозрачной прохладой воздух, прикрыв от удовольствия глаза. Я чувствую теперь каждый свой мускул, я теряюсь в великолепном ощущении наполненности, насыщенности собственного тела тягучей, густой, живой силой.

И я кричу во всю силу легких, пока не срываю голос, а потом смеюсь безудержно и сумасшедше.

И все бегу наперегонки с утекающим временем и с великолепным серебристым барсом, петляющим между ветвистых сосен и тонкоствольных лиственниц и берез.

Моя абсолютная нагота кажется мне естественнейшей и единственно возможной формой одежды здесь и сейчас. И только бьется на груди подарок Антиля – резной деревянный медальон, испещренный рунной вязью, - мое сокровище, мой талисман.

Чем дольше я бегу, тем лучше чувствую свое тело. Я будто слышу и вижу все, что происходит с ним. Я знаю, осознаю, - все именно так, как должно.

И когда кажется будто я до краев полон осознанием собственной неуязвимости, значимости, уместности, я отталкиваюсь от земли с остервенелым криком и чувствую, как вдруг меняется мое тело... рраз! И земли касаются уже мои... лапы – сильные, широкие, и взгляд теперь выхватывает куда больше незначительных деталей, и в нос ударяют сотни и сотни новых запахов!

От неожиданности я чихаю, вдруг путаюсь в своих конечностях и качусь кубарем. И вновь лежу, раскинувшись, на пышном игольчатом ковре и безудержно смеюсь. Не думаю ни о чем, не вспоминаю и не желаю помнить. Теперь есть только этот миг, момент исключительной всеобъемлющей радости.

- Неплохая очередная попытка, - улыбаясь, говорит Антиль и, присев на колени рядом, убирает спутанные пряди с моего лица, - но может ты прислушаешься к моим словам и не будешь так торопиться?

- Я не могу! – задыхаясь, выдыхаю. И прикрываю устало глаза, вновь видящие куда меньше. Мы оба знаем, от чего я бегу, и оба понимаем, что я не хочу и не стану замедлять свой бег (мое бегство).

- Слишком долго от этого ты бегать не сможешь, ребенок, - тихо, но твердо, говорит мой учитель.

И я отталкиваю его руку и смотрю на него взглядом полным злости и горечи.

- Молчи. Не смей об этом! Не сейчас!

- Это мое право и моя обязанность как твоего учителя и друга. Не злись, Андрэа. Спустя столько лет неужели тебе еще нужны доказательства моих благих намерений в отношении тебя?

- Я знаю! – резче, чем хотелось бы, говорю я.

Антиль обхватывает мое лицо прохладными ладонями, заставляет посмотреть в глаза.

И я, конечно же, смотрю. Смотрю без отрыва, утопаю в сиянии и теплоте его глаз, в излучаемом им всепонимании и всепрощении, на которые не смел рассчитывать. Я и хотел бы отвернуться, но не могу. Хватаю его за руки, но не могу отвести их от моего лица. За видимой хрупкостью его тела скрывается невероятная физическая и духовная сила, и я не знаю, что держит меня крепче.

- Тогда скажи мне то, что я хочу услышать, - настаивает он.

- Я говорил тебе, Антиль. Я ни о чем не сожалею.

- Скажи!

- Я не сожалею ни о чем!

- Ты лжешь, ребенок! Я чую твою ложь. И твое смятение, Андрэа. Скажи!

- Я не сожалею ни о чем! Не сожалею! – мои пальцы впиваются в его ладони, но Антиль не отпускает. Я чувствую, как мои ногти ранят его кожу, но хватки мой учитель не ослабляет.

- Скажи!.. Скажи!

Это простое слово, несложная просьба, приказ все глубже и глубже ранят мою душу.

- Скажи мне правду, Андрэа!

- Я не хотел! – кричит моя душа. – Я не хотел... такого! Меня вело желание отомстить за смерть моего отца, но того, что произошло, я не желал!

- Говори!

- Я до сих пор слышу звук, с которым лопалась его кожа, звук, с которым крошились его кости, я помню его истошные вопли... Я потерял контроль! Мне не следовало затягивать, но я не смог себя остановить.

- Скажи это, ребенок.

- Мною владел мой зверь! – кричу в лицо Антилю и чувствую, как по щекам текут непрошеные слезы, принося, наконец, долгожданное облегчение. – И я не смог его остановить, Антиль! Мне было страшно от осознания собственного бессилия! Мне не смыть всю ту кровь, что теперь на моих руках.

- Но ты хотел его смерти?

- Жаждал всем существом! – со страстью кричу, цепляясь за его руки. – Но я не желал такой расправы!