Белая лань Нуэла

Пролог

     Патрик Карнуэл занимался совершенно неподобающим главе клана делом, так заявили бы соседи, но и он сам, и его люди, конечно же, не считали зазорным самоличную заточку вождем ножей. Патрик хотел, чтоб все дела на землях его клана спорились, а как известно, хочешь сделать хорошо — сделай сам. Вот Патрик и делал. Там, где обычно главы клана лишь контролировали процесс или оценивали результат, вождь Карнуэлов мог запросто отогнать кузнецово подмастерье от наковальни или взяться за плуг. Лишь в одном месте его воля слабела — на кухне, где безраздельно правила мать. Впрочем, хозяйственными делами замка и всего Нуэла заведовала тоже она, через своих многочисленных помощниц, сама-то Эилид последние годы почти уже не покидала замковых стен, порядком сдав здоровьем. Патрик тогда всё никак не мог взять в толк, почему так вышло, ведь мать на его памяти всегда была красивой, бодрой, храброй… Многочисленных поклонников не останавливало даже то, что у её сына у самого уже дети… А потом едва ли не в одночасье волосы матери побелели, лицо испещрили морщины, кожа на руках ссохлась… Нет, старость не испортила эту женщину, скорее даже добавила величия гордой осанке и высоко вздернутой голове, но старость матери показала Патрику, что никто не вечен и время всё же идет… Даже смерти жён так на него не повлияли, как белоснежные волосы Эилид Карнуэл…
     Патрик отложил точильный камень, придирчиво осмотрел лезвие ножа, довольно кивнул сам себе и отправил оружие в ножны. Мальчишки, что, стоя в стороне, наблюдали за ним, тут же подорвались: один, вихрастый, протянул фляжку, второй достал из короба очередной нож, поспешно освобождая его от ножен, третий заменил миску с маслом…
     Патрик всем им улыбнулся, добродушно хмыкнув в усы. Надо же, вроде сам ещё вчера мальцом так же рвался помогать деду и дядьям, а уже разменял четыре десятка вёсен… Быстро время летит, быстро…
     Патрик уже взялся снова за оселок, как со двора замка услышал какой-то шум.
     Мальчишки тоже подобрались: как же, что-то творится, а они не там! Решив сделать перерыв и узнать заодно, что же так взволновало народ, Патрик наскоро вытер руки о дерюгу и направился вслед мальчишкам к воротам. На центральной площадке было не протолкнуться, но главе клана место освобождали, едва завидев.
     — Белая лань! Это Белая лань! — восторженно шелестела толпа, и, пробравшись через человеческий затор, Патрик увидел её.
     Эилид Карнуэл, Белая лань Нуэла, его почтенная мать, гордо шествовала к воротам. Несмотря на теплую погоду, на ней был простой твидовый плащ поверх платья из тартана клановой расцветки, скрывающий фигуру. Ни украшений, ни богатых тканей — ничего не показывало статус этой женщины. Лишь белые волосы в высокой прическе и следы былой красоты на лице, прямая спина и лёгкая поступь давали понять, кто стоит сейчас среди толпы.
Но Патрик знал, чего матери стоит этот проход. Он тут же протолкался к ней, подал руку. Эилид не стала артачиться, как бывало раньше, ещё всего лет пять назад, приняла руку, тяжело опёрлась на неё. И дальше они шли уже вдвоём.
     Народ в замке и на улицах города, что начинался сразу за его воротами, едва ли не ликовал: старики умилялись виду матери и сына, вспоминали былое время, молодежь во все глаза смотрела на «ту самую Белую лань». Вождя в городе видели каждый день, его героическую мать последнее время — от силы пару раз в год.
     — Если ты собиралась выйти в город, почему не сказала? — без упрека, но с неудовольствием спросил Патрик. — Сама же знаешь, мне спокойнее, когда с тобой кто-то есть…
     — Я ещё пока не немощная старуха, — сверкнула оленьими глазами Эилид. — И я каждый год в этот день хожу на Кнок-Атар, но ты, как и любой мужчина, не запоминаешь даты.
     — Ах, да. Прости. Я слишком занят…
     — Заточкой ножей для молодняка, чтоб помнить, что в этот день ровно тридцать лет назад твой дед и его старший сын полегли за честь клана.
     — Не начинай. И я до сих пор не знаю, как именно попрали эту честь.
     — И не ты, и никто другой. Достало и того, что я рассказала о том бесчестье отцу и братьям. Не хватало ещё, чтоб бабье судачило о том, какой прекрасный муж мне достался.
     — Ты сама его выбрала, — тихо заметил Патрик, — и это было почти полвека назад, неужели кому-то есть до этого дело?
     — Есть. И ещё через полвека будет. Не забывай, Лэчи Мохнатый бок, твой дед и мой любимый отец не побоялся восстать против всего запада ради этого дела!
     — Мы же воевали только с Кардоррами и их подпевалами, это не весь запад.
     На это мать лишь гордо промолчала, но руку не убрала, продолжая упорно идти в сторону холма Кнок-Атар, где были похоронены её отец и старший брат. Холм, поросший вереском и обложенный по низу камнем был не то чтобы скрыт от человеческих глаз, но сюда редко, кто приходил просто так.
     Когда они подошли к подножию холма, Эилид с трудом передвигала ноги, опираясь на сына уже всем телом. Патрик костерил себя на чём свет стоит за то, что не додумался поманить за собой кого-нибудь с телегой. В городе мать ни за что не села бы в неё, но потом, подальше от людских глаз, он этот вопрос уж как-нибудь решил бы.
Кое-как забравшись на холм, они замерли в молчании. Мать даже прикрыла глаза, словно говорила в мыслях с отцом и братом, Патрик же без особого любопытства рассматривал невысокий менгир, под которым хранился пепел его героических родичей. Городской клирик, этот сухой визгливый сморчок, до сих пор не оставлял попыток взбесить Патрика своими постоянными требованиями перенести прах в замковую усыпальницу или на городское кладбище. Или, на худой конец, установить человеческое надгробие, а не этот изрисованный каракулями валун. С его предшественником таких сложностей не было, этого же прислали из Даринширна, куда он попал из столичной Камры. Клирика откровенно злили это назначение и «северные варвары, полные суеверий и заблудшие в своих грешных верованиях». Сперва этот умник попробовал влиять на Эилид, как на старую почтенную женщину, к мнению которой все прислушаются, но после первой же проповеди мать, с сочувствием глядя на молодого ещё ведь мужчину, заявила, что не желает видеть его во дворе замка, пока он не наведается к любвеобильной Эдме и её пышным холмам. А уже после, подобрев и успокоившись, он может предстать перед ней снова. Эдме, добродушная красивая вдовица, с готовностью поддержала предложение Эилид, но клирика в замке вот уже лет десять так никто не видел.
     — Мать… Ты не подумай дурного, но сейчас ты — единственная, кто знает, что было в те года, — со вздохом произнес Патрик, решившись попытать удачу. — Уйдешь ты, никто не будет помнить, а это ли не самое страшное в нашей жизни? Полвека почти прошло. Белая лань, расскажи.
     Эилид медленно открыла глаза, перевела взгляд на сына:
     — А вдруг случится так, что ты возненавидишь меня? Решишь, что я сломала твою жизнь?
     — Тебя это страшит? Что я осмелюсь тебя осуждать? Мама, ты — моя мать. Ты дала мне жизнь, ты в праве её отнять. Никогда и ни за что я не посмею судить тебя. Я только хочу знать. Как твой сын, как глава клана, коим стал лишь благодаря тебе.
     Эилид молчала долго, а потом тяжело вздохнула:
     — Давай вернёмся в замок. Я устала стоять.
     Патрик поджал губы, скрывая свою досаду, и подал матери руку, которая дрогнула, едва он услышал…
     — Я уже устала стоять, а рассказ будет долгим.