Беловодье

1

Я работал на тринадцатой улице, возле той самой водонапорной башни, которую поставили три года назад. Каждое утро приходилось вставать пораньше, но и не так уж рано, как я вставал на прошлой работе. Работу я любил, но не всегда и везде мне нравилось работать. Странно звучит, но нет той атмосферы... Той рабочей атмосферы, которую показывают в ситуационных комедиях девяностых годов и раньше. Были же времена, не правда ли?

В тот день было довольно жарко, собака на мусорке через дорогу лежала на картонке, пытаясь засунуть морду в узкую полоску тени, падающей на плавящийся асфальт от бесконечных и безликих пакетов.

Я дошёл до магазинчика быстро, почти незаметно, словно змей, охотящийся на проворного кролика, но при таком раскладе я был бы кроликом, уж точно не змеем, которым, думаю, мог бы — да и был, собственно говоря — стать мой начальник, но лишь образно — для роли ему следовало бы меньше есть жареной пищи.

Тихое, душное и влажное помещение одиноко дожидалось меня, но, кажется, без большого энтузиазма, который исходил, например, от места, где я работал до этого гадкого кризиса. Внутри было темно, да и ни души, конечно же — полки и полки банок, жухлой зелени, а в углу дрожали холодильники с пивом, энергетиками и сладким квасом. Моё тело бездумно рвануло к кассе, руки метались от кнопки к кнопке, а я, зевая, думал обо всяком разном: как было бы забавно, например, если бы я был зеброй и жил в Австралии, где полно таких же полосатых, каким был бы я; иногда думал о важности правильного питания, которое игнорирует большинство моих друзей; следом задумался об отсутствии у меня друзей и глупости предыдущих дум — друзей-то нет, а значит едят они такое или нет — мои догадки, злые мысли в сторону безвинных и несуществующих. Хотя, если отбросить всё это...

— Добрый день!

Внезапно послышался скрипящий голос девушки, через мгновение дверь за ней хлопнула. Всегда бесило, что звук дверь подавала лишь после вошедшего покупателя, но не иначе, как то следовало бы делать по всем правилам какого-нибудь обыкновенного магазина.

— Да-да, привет. Вы же вчера заходили вечером с такой...

Я замялся, пытаясь вспомнить, с кем или чем она заходила, да и заходила ли.

— Точно, это была я, а со мной была собачка. — мило улыбнувшись, сообщила блондинка.

Зачем бы мне было запоминать это — долго в моей голове вертелись эти мысли, но раздумья о зебрах сокрушили их.

— Вам нравятся зебры?

— Почему вы спрашиваете?

— Зебры такие свободные, но при том ничего для этого не делают. Ваша собачка, например, изо всех сил скребется утром и вечером рядом, чтобы вырвать крупицу внимания из вашей напряженной жизни; чтобы её не выгнали, отчего она точно-точно умерла бы, но все эти “бы” и “чтобы”, как вы понимаете, говорят без утайки.

— А зебры прячутся от хищников. Разве им не следует прятаться, искать еду, существовать в замкнутом кругу, как... — она взглянула на свою собачку с недовольным лицом. — Как вы, например!

Я задумался. Действительно, если так рассуждать, то что есть свобода в моем и её понимании?

— Думаю, что мы говорим о разных вещах. Собака лишь ждёт чего-то, зная наперед обо всем, что с ней случится через час, день, месяц. Зебра же живёт свободным, полным наслаждения и отсутствия раздумий моментом, который сменяется следующим и так далее. Не считаете ли, что это настоящая свобода, о которой все мечтают?

— Идите к черту! Больше не говорите о моей собаке! Она умнее вашего будет.

Девушка быстро побежала к выходу — благо тот был в двух метров от кассы со мной — и со всей силы закрыла дверь, но той было все равно. Я попытался выбежать за ней, но зацепился углом штанов за острый, ужасно цепкий край кассы, и упал, потеряв всякую надежду на девушку и свободу, очутившись в тесках железяки.

Через бессчетные года, секунды, мгновения или минуты зашёл кто-то ещё, но мне было не так интересно его увидеть: один на один со мной была серьезная бытовая проблема двадцать первого века — касса, что не отдает уголок последней рубашки, и я, отчаявшийся и подавленный отсутствием свободы.

— Чего вы там? — прозвучал густой, грузный голос бывалого человека, который, видимо, повидал многое и многое.

— Да рубашку тут... Ну схватили меня, каюсь. — безнадёжно, очень небрежно бросил я, пытаясь вырваться.

— Вы продаёте батарейки?

— Отчего же нет?

— А-а-а... Да, но где?

— Что?

— Батарейки.

— Возле кассы.

— Это с которой вы боретесь?

— Точно! Возьмите их, пожалуйста, я сейчас встану и пробью.

В ответ ничего не последовало. Я еще минуту рвал рубашку, затем вырвался и осознал ужасное: она порвана, истерзана, окровавлена — хотя крови там и не было, к счастью — до воротника. Ноги подняли меня, повеяло холодом, но дверь была закрыта. Покупателя тоже не было, но мне не показалось то странным. Наоборот — я будто бы забыл разговор, который только что случился, будто бы его и вовсе не было, а я всё выдумал. И батареек у нас никогда не было. Кому же я соврал? Себе или голосу?

— Слышишь, придурок. В соседнем магазине нет батареек — давай их сюда. — заявил снова тот голос.

— Да-да, проказа чертова, знаю я тебя. — с натянутой улыбкой крикнул я, отвернувшись.

— Ты не перепутал?

— А ты не...

Резкая встряска посетила мои плечи, шею, голову. Тяжелая теплая рука так мощно зарядила по плечу, что я пошатнулся.

— Что? Спишь что ли?

Я обернулся, увидел парнишку лет двадцати. Он был невысокий, нескладный, но его толчок выбил из меня весь дух.

— Сейчас.

Я измученно, но и не без злости поплелся к кассе, снял с картонки батарейки, положил на кассу.

— Пятьдесят восемь и тридцать.

Он оплатил злосчастную пачку, остался доволен и ушёл. Я начал выходить из-за кассы, но споткнулся, упал на ведро и полетел за дверь. Порог был мягким, хотя сделан из бетона или чего еще. Хотя, наверное, я просто приложился слишком хорошо, чтобы сейчас рассуждать на этот счёт.