Белый лис и снежная роза

Глава 1. Воспоминания под холодным небом

Мне было шесть, когда моя жизнь изменилась навсегда. Помню, как светлое утро вдруг стало тяжелым, будто небо рухнуло на землю, и снег, такой белый и чистый, пропитался кровью. До войны наша семья жила спокойно. Обычная крестьянская жизнь, где дни начинались с рассвета и заканчивались с закатом, полные работы, но в ней всегда находилось место для тепла, смеха и любви.

Мы жили на окраине, у самого леса, где отец иногда охотился, а мама собирала травы. Наш дом был маленький, но уютный. Я любила сидеть у очага, смотреть, как мама готовит ужин, а папа что-то чинит или рассказывает истории о далёких землях. Я помню их смех, их голоса, и… запах. Мамины руки всегда пахли лавровым листом, а от папы веяло дымком от костра.

Но все это унеслось в одно мгновение.

Тот день я запомнила до мельчайших деталей. Утром мама надела на меня тёплый шарф, заверила, что ничего страшного не случится, и отправила играть в сарай. Слышались крики соседей — что-то обсуждали, наверное, снова слухи о нападениях. Я тогда не понимала, что эти слухи уже стали реальностью.

Позже я услышала шум — топот, лай, вопли. Всё будто бы смешалось в единый ужасный гул. Я выглянула в щель между досками сарая и увидела их — огромных, белоснежных и рыжих зверей, чьи глаза горели ярче, чем солнце. Оборотни. Они ворвались в нашу деревню с такой яростью, что казалось, даже земля трясётся от их шагов.

Я видела, как папа схватил вилы и побежал защищать маму и меня. Как мама прикрыла лицо руками, крича что-то мне, но я уже не слышала её слов. Один из оборотней, белый, с окровавленными клыками, прыгнул на папу. Я зажмурилась, чтобы не видеть, что случилось дальше, но их крики ещё долго звенели у меня в ушах.

Я спряталась в углу сарая, дрожа от страха, обняв старого петуха, который почему-то сидел со мной тихо, словно понимал, что любой шум может нас выдать. Они искали меня. Я слышала, как один из них подошёл к сараю, как его когти скребли по доскам. Но запах животных, запах навоза и сена сбил мой собственный. Они ушли.

После этого всё было как в тумане. Деревня горела. Звери исчезли так же внезапно, как и появились, а я, босая, выбежала из сарая и наткнулась на трупы. Соседи, родители, даже дети — все лежали в крови. Меня нашла тётя. Она приехала на телеге с дядей, собирая выживших. Мы ехали через развалины деревни, и в голове у меня стучал один вопрос: почему я осталась жива?

Но тогда меня ещё ждало осознание, что спасение не всегда означает облегчение.

Тётя взяла меня к себе не по доброте душевной, а скорее из чувства долга. В её доме я с самого начала чувствовала себя чужой. Уже в восемь лет я начала работать: таскать воду из колодца, чистить курятник, готовить еду. Всё это было моими обязанностями, а не помощью по дому. Если я уставала или не справлялась, меня ждали упрёки, а иногда и ремень.

Дядя никогда не вмешивался. Его глаза говорили: «Это не моё дело». А дети тёти — мои двоюродные брат и сестра — только издевались. Они называли меня «оборванкой», «сиротой». Иногда запирали в амбаре, смеясь, что я боюсь темноты.

Я часто лежала ночами, сжимая в руках маленький крестик, который успела взять с собой из родного дома. Он был единственной памятью о родителях. Я молилась о том, чтобы всё это оказалось сном. Но наутро я снова просыпалась и слышала голос тёти, зовущей меня выгонять скот или мыть полы.

Я научилась терпеть. Научилась прятать слёзы. Но сердце моё стало холодным, как зимний ветер. Иногда мне казалось, что я сама превращаюсь в снежную глыбу, которую никогда не согреть.

Однако, несмотря на все трудности, где-то глубоко внутри меня оставалась крошечная искра. Надежда. Что однажды это всё закончится, и я смогу снова почувствовать себя живой.

Мне двадцать. Говорят, это самый прекрасный возраст для девушки, когда жизнь только начинает расцветать, а впереди – всё. Но для меня этот возраст – лишь череда одинаковых дней. Всё так же просыпаюсь с рассветом, всё так же слышу, как тётя кричит из кухни, требуя принести воду или подоить корову. Всё так же убираю, готовлю, стираю, как это делала в восемь лет. Только руки теперь грубее, кожа покрыта мелкими шрамами от ножа и горячей воды, а спина всё чаще ноет от тяжёлого труда.

Иногда, когда я стою у окна в тёткиной холодной кухне, я смотрю, как снег падает мягкими хлопьями на землю. Белый, чистый, будто другой мир накрывает наш грязный, серый. В такие минуты я позволяю себе мечтать.

Я представляю, как у меня мог бы быть дом. Маленький, но свой. Представляю тепло очага, запах хлеба, который я пеку для своей семьи. Любящий муж, который смотрит на меня, как когда-то смотрел отец на маму. Дети, которые бегают вокруг, смеются, а потом прижимаются ко мне, зовя мамой.

Эти мечты такие сладкие, что на мгновение я забываю, кто я и где я. Но потом голос тёти — грубый, резкий — возвращает меня к реальности. «Что стоишь как истукан? Работы нет?» И мои мечты разбиваются, как тонкий лёд под сапогом.

Кто я? Сирота. Бесприданница. Никому не нужная девчонка, живущая на милости своей тётки. В нашей деревне все знают, кто я. «Сиротка», — так они меня зовут. Кто-то говорит это с жалостью, кто-то с равнодушием, а кто-то и с насмешкой.

У меня нет настоящих друзей. Есть только знакомые девушки, которые иногда приглашают меня на посиделки, но их доброта кажется натянутой. В их взглядах читается жалость: «Бедняжка, у неё ничего нет, и никогда не будет». Иногда они говорят мне, что я красивая, и мне надо выйти замуж. Но кому нужна девушка без приданого? Мужчины, которые ко мне приближаются, быстро отходят в сторону, когда узнают, что за мной нет ни земли, ни скота, ни денег.

Однажды, на ярмарке, одна из подруг шутливо толкнула меня локтем, показывая на парня из соседней деревни. «Вот он хороший, смотри как на тебя смотрит!» Я посмотрела. И правда, смотрел. Но стоило ему услышать, как другая девушка вполголоса сказала: «Да это же сиротка от Дагмар, у неё ничего нет», — он отвернулся, будто я была пустым местом.