Беспамятство. Книга первая. Мнемосина

Главы 1-4

1. Иван Федорович и Николай Ильич. Встреча

Нас манит даль непройденных дорог,

А друг в дороге – радость и подмога…

И не сочтем высокопарным слог:

Нас всех друг другу посылает Бог!

Борис Пастернак

В усадьбе Ивана Федоровича Бережного, профессора словесности, собирателя рукописей, человека начитанного и эрудированного, свободно изъяснявшегося на шести языках, а еще на четырех даже сочинявшего стихи и эпиграммы, царило радостное оживление. Из комнаты в комнату сновали лакеи и горничные, со стуком растворялись окна, натиралась ароматным воском мебель, ставились в вазы цветы. На кухне разбивали глыбы сахара и перемалывали кофейные зерна, на жарких березовых дровах запекались каплуны и пулярды под соусом из можжевеловых ягод. Дворецкий Ивана Федоровича, невзирая на свои почтенные годы лично спускался в погреб за настойками: ароматной смородиновой, терпкой кедровой и бодрящей янтарной. Из буфетной взамен повседневной посуды выставили вызолоченный с ландшафтами обеденный сервиз императорского фарфорового завода.

Подобная встреча составила бы честь графу, однако гость Ивана Федоровича был поскромнее. По окончании службы в чине полковника вышел в отставку любимый племянник хозяина, который дорогой в собственное имение обещался заехать навестить дядюшку. Родственники не виделись несколько лет, но за это время взаимная приязнь между ними не только не ослабла, но даже усилилась благодаря обмену письмами. Письма эти с прилагаемыми картами военных действий Иван Федорович беспрестанно перечитывал, делал пометки на полях, вскакивал с любимого кресла, принимался расхаживать по кабинету, возбужденно споря с незримым собеседником.

Людям с воображением живым и пылким часто присущи странности, каковые друзья охотно признают за ними как проявление самобытности, а завистники, напротив, порицают в пользу возведения собственной обычности в ранг идеала. По прочтении неизменно аккуратный в обращении с бумагами Иван Федорович убирал письма в шкатулку, замыкал на ключ и прятал подальше от любопытных глаз. Таким образом сопровождая театр военных действий, профессор Бережной был в курсе всех событий на передовой.

Человек одинокий, он ожидал племянника с тем нетерпением, что проистекало не из желания заполнить досуг, а от искренней благодарности и интереса. Иван Федорович встречал гостя в передней. Обнял, впитывая запах порохового дыма - даже после долгой дороги поношенный мундир Николая Ильича хранил этот запах, как хранят ордена и медали. Впрочем, наградами Николай Ильич тоже не был обделен, но, будучи человеком скромным, не торопился выставлять их напоказ, а держал убранными среди прочих вещей. Однако и без орденов в госте легко угадывался военный, о том свидетельствовала лаконичная опрятность облика, по-армейски коротко стриженые волосы, уже подернутые сединой на висках, движения – энергичные, скорые, но без малейшей суеты, и всего более манера изъясняться - четко, по сути, минуя витийства.

- Здравия желаю, дорогой дядя! Я скучал по вам, ведь кроме вас да матушки в этом мире не осталось никого, кто беспокоился бы о моей судьбе, - с этими словами Николай Ильич сбросил мундир на руки слуге и следом за хозяином прошел в гостиную. -  Известно ли вам, как ее самочувствие?

- Уважаемая Настасья Федоровна пребывает в отменном здравии. А что до душевного расположения, то тут исключительно ваша заслуга, ибо вы являетесь образцом сыновней почтительности. Кабы я решился на склоне лет обзавестись детьми, желал бы я, чтобы они походили на вас.

- Но, дядя, вы еще можете стать отцом парочки шалопаев.

- Ну-ну, избавьте меня от салонной лести, хотя бы из благих побуждений. Hell is full of good meaning and wishings[1]. Я почитаю вас прямолинейным человеком, и позвольте мне далее пребывать при своем убеждении. Моими чадами навсегда останутся книги - их молчаливый покой я предпочитаю детскому смеху и топоту маленьких ножек. В старости трудно менять привычки, и мне решительно невозможно вообразить иное окружение. Но довольно о моей жизни, она скучна, да и только. Мне не терпится выспросить вас обо всем, что вы писали, и том, что не решились доверить бумаге.

- Можете всецело мною располагать. После выхода в отставку у меня образовалось столько свободного времени, что я право не знаю, куда его девать.

- О, извечная беда отставных военных: отдав большую часть жизни службе, вне ее вы не можете обрести покой. Армия - это особый мир, где все просто и ясно, знай себе исполняй приказы, а хорошие они либо дурные солдату рассуждать некогда: получив команду, он бежит в атаку, без команды – замирает в ожидании.  Fais ce que dois, advienne que pourra[2], вот образ мыслей военного. Теперь же вы себе хозяин, тем и маетесь. Откройте еще вот что: не забросили ли вы занятья живописью?

- Для солдата наличие художественных способностей не является необходимым качеством, как для морского офицера, который может привезти зарисовки с натуры из дальнего плавания. В отличие от них нам, простым солдатам, не прививают рисовальных навыков, для нас нет ни учителей, ни рисовальных школ. Однако следуя вашему совету, дорогой дядя, я находил время для живописи. И коль скоро о том зашла речь, у меня имеется для вас подарок.

По знаку Николая Ильича слуга принялся разворачивать свернутый в трубу тяжелый промасленный холст. Открылось изображение горной дороги, по которой скакал одинокий всадник. От конских копыт подымались клубы пыли, цвели травы по обочинам, в высоком небе плыли облака. Иван Федорович сердечно благодарил племянника, видно было, что подарок пришелся ему по душе.