Бессмертный барак

Бессмертный барак

Как-то, во время путешествия по казённой надобности, мне довелось ночевать в придорожной гостинице города Столбово. Дело было зимой, темнело рано, и я, не желая сидеть в одиночестве в выделенной мне комнате, спустился в буфет на первом этаже. Вскоре ко мне подсел приятного вида старичок, одетый бедно, но аккуратно. Мне было приятно узнать, что в прошлом он служил учителем истории в местной гимназии, и потому является человеком знающим и начитанным. Я угостил его чаем и пирогом с яблоками, угощение он принял благосклонно, и без всяких колебаний отплатил мне рассказом о своём городе. Рассказ этот столь замечателен, что с моей стороны было непростительно умолчать о нём.
История города Столбово естественным образом разделилась на два периода: до того, как столбоначальником, а именно так величают первое лицо, стал Дуболом первый, и после оного события. В периоде истории, который был до воцарения Дуболома первого, мой собеседник был не силён, зато о последующих событиях знал в мельчайших подробностях. С его слов новая история Столбово такова:
Дуболом первый в начале своего царствования опечалился бедственным положением населения и решил построить Фабрику, на которой выпускалось бы всё, что нужно для жителей города, а также многое другое. Вслед за Фабрикой построили большой длинный барак – для работников этой Фабрики.
К строительству барака подошли серьёзно. Заложили каменный фундамент, на него стали ставить стены из досок, напиленных из деревьев соседнего леса – берёз, осин, сосен. Стены делали двойными, в пространство между досками засыпали опилки – для утепления. В окна вставляли двойные стёкла, пол олифой покрасили, а стены бумажными обоями оклеили. Каждая семья получала большую комнату с печкой и кухней, сарай для хранения дров. Выкопали поблизости колодцы и поставили уборные, ибо без них никуда. Как только закончили строительство, так и появились жильцы.
Житие народа на самотёк не пустили – а организовали наилучшим образом. Построили садики и школы, организовали раздачу продовольственных и вещевых пайков. Для просвещения народа, дабы он не скатился в естественную дикость, организовали лектории, в которых обитателям барака рассказывали, что твориться у них в городе, а что – за его пределами. Вольнодумство запретили, а порку разрешили.
Дуболом второй обеспокоился неравенством, которое обнаружил среди обитателей барака. И придумал ротацию: каждый год семья переезжает в другую комнату. В праздник всеобщего равенства, организованный Дуболомом вторым, жители тянут жребий – в какой комнате жить в следующем году. Вскоре все комнаты стали похожи одна на другую, зачем же стараться благоустраивать, если всего на год? Разница между комнатами нивелировались – у всех одна и та же мебель, только в одной комнате шкаф у левой стены, а у другой – у правой. Благо дело – мебель у всех одинаковая – с Фабрики, где разнообразием выпускаемой продукции управляющие не озадачивались. Другой плюс - коли мебель у всех одинаковая, так нет надобности её при переезде трогать. Мелкие отличия всё же были. В одной комнате зачирикали стену каракулями, а в другой – испачкали сапогами.
Чтобы равенство было окончательно полным, на всех общественную нагрузку наложили, заниматься ею жители барака обязаны были час в день, по вечерам. Кто по истории города лекции читает, кто за соседями подслушивает, кто провинившихся наказывает. Через год меняются, тот, кто прежде рыбку из казённого пруда таскал, в блюстители порядка перевоплощался. Ровно на год, потом всё на прежнее место возвращалось. Если, конечно, не поймали его на злостном нарушении. Ибо с злостными нарушителями порядка обращались строго – увозили куда-то, и никто их более не видел.
Озаботился Дуболом второй и питанием народа. По новому указу прямо к бараку рано по утрам стали молочко привозить. Люди, заслышав протяжный крик «Мл-о-л-о-к-о!» выскакивали из комнат с талончиком в одной руке и бидоном в другой.
Дуболом третий, бывший большим почитателем прогресса, этот процесс немного изменил: на смену разливному молоку пришло молоко в бутылках или пакетах. Ещё Дуболом третий велел в комнаты телевизоры поставить и обязал час в день городские новости смотреть. Потом – в порядке выполнения общественной нагрузки – дежурные проверяли – как люди усвоили эти новости.
Новым обитателям барака такой уклад жизни поначалу казался странным, но их быстро наставляли на путь истинный, так что годика через три и четыре никто уже не мог понять – то ли человек с рождения в этом бараке живёт, то ли из других краёв прибыл, и новую жизнь освоил.
Расширены были лектории, в них теперь обсуждались события и действа не только к жизни города относящиеся, но и к досугу людей отношения имеющие. Люди обсуждали книги прочитанные, фильмы просмотренные.
Каюсь – услыхав подобное не удержался, и спрашивал: «Откуда же книги и фильмы взялись? Неужели живя в подобных условиях, можно творить?»
Бывший учитель обиды не выказал, но по всему виду своему огорчён был таким вопросом. И, немного прервав своё повествование, объяснил, что на Фабрике есть специальные цеха, по написанию книг, по съёмкам фильмов, изданию газет и составлению музыки.
«Хороша ли музыка, составленная на фабрике подобно тому, как из дощечек шкаф составляют?» - удивлялся я.
Мне отвечали, что музыка, к примеру, бывает разная. Написание книг и музыки – процесс деликатный, не всегда получается как задумано было. Для это и есть лектории. Собираются люди, прослушавшие новую музыку или прочитавшие новую книгу, и решают – хороша ли, получилось или нет? И ежели хороша – советуют другим.
«А если одни думают так, а другие, напротив? Голосуете что ли?» - не переставал я изумляться. «Бог миловал. Не бывает так, чтобы про книгу или песню новую разные мнения звучали. Либо всем нравиться, либо всем не нравиться – третьего не дано» - с гордостью отвечал бывший историк.
Такой ответ настолько изумил меня, что я перестал задавать новые вопросы. Тогда он продолжил.
Как-то раз Дуболом четвёртый снизошёл до посещения барака и имел огорчение от однообразности его устройства. Тут же было велено переклеить всем обои. Новых обоев завезли аж четыре вида: с маленькими цветками красными, с большими цветками синими, с маленькими колечками зелёными и с жёлтыми полосками. Возможность выбора поначалу казалась жителем барака чуть ли не вольнодумством, на тех, кто переклеивал обои первым, смотрели с опаской. Ну, а тому, кто не первый, а осмотрительно выбрал себе середину, проще было: выбор сократился. Последние переклеивали тем, что осталось. Дуболом четвёртый тем не менее прослыл вольнодумцем, так что никто не удивился, когда он в один прекрасный день велел барак фанерой облицевать, оную затем разными красками покрасить. Люди издалека видели пестревший яркими красками барак и с улыбкой вспоминали выдающегося стобоначальника.
Следующий Дуболом правил не долго, но прославился тем, чем велел ремонтом заняться. К тому времени барак в самом деле прохудился, кое-где и стены наклонились.
Прохудившиеся стены залатали, покосившиеся выпрямили с помощью подпорок. Пространство перед бараком заасфальтировали, а над общественными уборными большие козырьки сделали, чтобы по плохой погоде граждане меньше промокали.
К тому времени рассуждения, что есть жить и вне барака, воспринимались, примерно так же, как рассказы о жизни на Марсе. Может, и в самом деле есть, да кто ж в состоянии проверить? Те, кто по прихоти, а может по блажи какой, воображали себя вольнодумцами, говорили, что в других городах, может статься, иначе живут. Да кому охота проверять? В бараке-то всё на местах. Накормлен, напоен и крыша над головой. И есть кому за тебя заступиться. Ибо Дуболом он только с виду только смирный. Никакому супостату тягаться с ним жители барака не советуют.
Каждый из последующих Дуболомов вносил в жизнь обитателей барака свои новшества, которые иногда повторялись. Поэтому, без доскональных знаний истории, как у моего собеседника, разобраться в порядке следования Дуболомов было делом сложным. Не раз, к примеру, вводили бесплатные, то есть по талонам, булочки по утрам. И не раз отменяли, причём, по схожим причинам. И лишь отличники в школе могли указать, при каких столбоправителях это случалось: то ли при пятом и восьмом, а, может, при четвёртом, девятом и двенадцатом.
Собеседник восхищал меня необыкновенной памятью, наблюдательностью и умением делать неожиданные выводы. Из числа подобных сюрпризов меня удивил следующий:
Оказывается, по сочинениям и прочим работам учеников никак невозможно определить, при каком точно Дуболоме они жили. Между двумя совершенно схожими сочинениями на тему «За что я люблю наш барак» могло быть расстояние в года или даже десятки лет! Лишь опираясь на воспоминания о том, что модно было в ту или иную эпоху, можно было угадать примерные даты написания оных работ.
Я попытался потихонечку выведать у собеседника – доводилось ли бывать ему в других городах? Оказалось, что нет. Он поразил меня абсолютной уверенностью, что в этом нет смысла, ибо организовать что-то лучшее их барака, невозможно. Предлагал проверить: пойти сейчас к бараку и постучаться в любую комнату. Путешественника с радостью примут всюду. На следующий день я могу пойти к любому другому, и меня встретит всё тоже радушие. Можно продолжать испытание далее, ежели мне угодно. Не найду я различия в гостеприимстве, подобно тому, как это бывает среди жителей других городов.
Разумеется, я не захотел нарушать установившийся ход жизни людей этого города, лишь сказал, что было бы любопытно взглянуть на этот барак - хотя бы издалека. Мой собеседник с радостью вызвался быть провожатым.
Накануне прошёл снег, и многие детали оказались сокрыты под белым пушистым покрывалом. В свете редких электрических фонарей я рассмотрел длинное невысокое строение с остроконечной крышей. На крутых скатах крыши снега почти не было, так что я с удивлением лицезрел, что местами крыши крыта железом, в других местах – черепицей, а в третьих – серым шифером. Над каждой из множества входных дверей были устроены козырьки, благодаря которым входы не были завалены снегом. Чуть поодаль, параллельно бараку, вытянулась шеренга ёлок. Как объяснил мой провожатый – инициатива предыдущего Дуболома. Нынешний же основательно занялся ремонтом, и поверх старого дощатого пола, который уже изрядно подгнил, настелили ещё слой досок. Ближайшим летом на всех дверях поменяют ручки.
Я осторожно поинтересовался – почему они с таким упорством латают и перелатывают старое здание? Не проще ли построить новое, более просторное и комфортабельное?
Такой вопрос его нисколько не удивил, кажется, он был готов к нему. Объяснил, что это здание пропиталось духом многих поколений людей, живших в нём. Каждая досточка, каждый гвоздик, каждая фанерка пропитана этим духом. Почему переезжающие в него люди быстро становятся такими, как и сторожилы. Накопившаяся в бараке человеческая энергия, эмпатия, совестливость, преданность передаётся новоприбывшим. Их личные качества, индивидуальность растворяются в накопленной бараком эманации. Они становятся, такими, как все. «Когда если мы все едины»,- объяснил бывший учитель – «мы непобедимы. Мы преодолеем любые невзгоды - будь то неурожай, или болезни, нашествие варваров или ураганы.
В новом же здании придётся начинать всё сначала. Человек будет себя чувствовать как дерево, вырванное из родной почвы и пересаженное в чуждую ему землю. Приживётся ли? Каковы будут потери? Есть ли им оправдание?»
Мне, неоднократно пережавшему с места на место, такое рассуждение показалось странным, но я счёл за благо не спорить с этим человеком, по возрасту годившемуся мне в отцы.
На сем расстались. Я вернулся в гостиницу, а он отправился в барак.
В ту ночь я долго не мог заснуть. Мне поражало, что образ жизни, который в мыслях моих был сравним с каторжным, у других может вызывать умиление. По мере размышления в голове моей накопилась масса вопросов, которые я с удовольствием бы задал бывшему учителю гимназии, доведись нам встретится ещё раз. Например, где и в каких условиях живёт сам столбоначальник? Чиновники, управляющие Фабрикой и бараком? Что удерживает жителей барака от поездок в другие города, ежели я не встретил по дороге ни одной заставы? И лишь глубокой ночью сообразил, что в их миропонимании нелюбовь к путешествиям и нелюбопытство, нежелание, а может, и боязнь иметь собственное мнение, страх перед новым столь же обыкновенны, как для жителей моего города противоположенное отношение к бытию. С тем и уснул.
Я полагаю, что мне ещё придётся бывать в тех краях. Но желания продолжить знакомство со столь странным городом меня нет.