Бездна, фантасмогория

Бездна, фантасмогория

"Ай да вспомним, братцы,
ай да двадцать первый год..."

Шёл трамвай девятый номер - на площадке кто-то помер
тянут тянут мертвеца - лаца дрица цацаца.
У него синюшний вид: видно, помер инвалид.
у него кадык да пятки видно жизнь плясал вприсядку.

Здесь присядка, там кадриль, вот и помер как бобыль.
выпил штоф денатурату и на небо отбыл к свату.
Сват в ГУЛАГ его кадрил, но мертвец докучлив был -
лестницу на небо хвать: - сват, на зону мне насрать!

Нет на зоне керосина - поищи себе грузина,
сахарин и тот размяк - поищи себе дворняг...
За расстрел воров в законе вся Россия будет в зоне...
красноперых на перо, а мужичью кость в дерьмо!

Лучше в небо чем на зону - там на зоне нет озону -
будь ты проклят, лютый сват сам бы шел скорее в ад...

ГУЛАГ 1932 г.

Эту или почти эту песенку в моей жизни пел дед Наум с далекого 1958-го года вплоть до 1975-го - до самого отъезда на ПМЖ в США, в благословенный город Чикаго... Теперь из Чикаго прибыли в Киев его потомки, которые ни этой песни, ни судьбы Наума не знают...
У Менделя даже во сне отчего-то зачесалась шея. Вспомнилось всегдашнее мразное:
- Ти комуняка? Повисыты!
- За що?
-За шию!
- Завищо?
- За гілляку!
И уже ничуть не галицийское, а одесское: Тонет в акватории Одесского порта от вражеской торпеды украинский ботик. Капитан вызывает к себе боцмана и приказывает:
- Боцман, смеши команду!
Боцман выстраивает экипаж на палубе и сурьезно говорит так, чтобы все слышали:
- Хлопцы, прощальная гастроль – я сейчас членом трухну о палубу, и ботик расколется к чертовой бабушке. Так что всем одеть спасательные жилеты!
Сказано – сделано. Ботик идет ко дну. К боцману подплывает капитан и укоризненно говорит:
- Ну, и шуточки у тебя, боцман! Торпеда мимо прошла…
Отож… У бездны не пронесет. На краю бездны никаких особых плавспасательных средств никому в общем-то не предлагают. Но и здесь, как оказалось, существует некий свой особый, казалось бы, выход. Помните о наблюдателях, типа ОБСЕ, о которых я упомянул вскользь в самом начале этого повествования. Я ещё тогда сказал, что жиденько как-то с этими наблюдателями. Но это в начале исхода, а вот ближе к эпицентру уже просто выманивают из общего строя?
- Кому на гробки помянуть сродственников?
- Кому в Город своей мечты, прошлых иллюзий, первых поллюций, последних надежд? – И так далее, и тому подобное. Многие ведутся, а я продолжаю свой путь в общем обезволенном строю экскурсантов. И вдруг, словно ударило током:
- Кому в Город Наума? Кому в Город Наума?! – вот это уже точно за мной.
- Я - говорю решительно и ступаю на три шага вперед. Со мной подвязывается и Мендель. 
- Всё равно от этой прогулки к Бездне надо валить. Там последняя гастроль Ляшко, но за ним боцманов и лоцманов, а их репертуарчик известен… А знаете почему? Да потому, что когда вся Одесса училась плавать, Ляшко лясы точил, а прочие подвязалы да подгребалы, цетеле и цедрейты рты развевали, мол, гуси, гуси – га, га, га! Жрать хотите… Ишо как. Ну, точь-точь по-одесски.
Это когда одна курортная пейзанка ушла на кустотерапию, а затем произнесла только одно слово из трех букв, и сделала три ошибки.
- Это какое же такое слово?
- Ишо… так вот в «ишо» я не подряжался. Чешем за наблюдателем. Кажется, вот тот 66-той газик в бело-серой раскраске – наш. Так что погнали лебедей!..
Во снах иногда наступает неожиданное беззвучие. То есть понимаешь, что и мотор в дырчик взревел, и 66-тым зелёным на цвет бензином повеяло, и радуешься, что, слава Богу, уже то, что не 56-тым красным касторочным… Ведь мало кто эти целинные марки помнит. А без этих марок не было б целины… Хоть бери в распев:
Едем мы друзья в дальние края,
станем новоселами – и ты, и я…
И точно въезжаем безо всякого шлагбаума на киевскую Воскресенку образца 1964 года. Лепоты в том мало, но на всю окрестную апрельскую зелень проливается словно золотой яркий солнечный свет.
Мы идем с дедкой Наумом по рассекающему центральное воскресенское шоссе пополам опрятному тополиному скверу. Сейчас он срублен в пору недомерка Омельченко, того еще недомэра киевского. А тогда со своего алюминиевого портсигара дедка достает последнюю папироску «Беломорканал», сдувает с нее одному только ему видимые табачные крошки, прикусывает мундштук, поджигает набитую табаком гильзу, делает короткую сухую затяжку и говорит с неким отстраненным пафосом:
- Я, Витька, эту дрянь курю с 12 лет. Закурил в 22-ом году, когда старшего брата Севку большевички в Голосеевском лесу за ноги подвесили. Он служил следаком в особом отделе, кого-то сдал, к кому-то не притерся, главное нас сиротами оставил – меня и Леву, а отец со старшим Моисеем ещё во время еврейского погрома сбежали в Америку. После того, как местные хазерюки прирезали двух старших сестер. Обе были красавицы светловолосые. Обеих изнасиловали, обеим перерезали горло и обеим вырезали животы. Соседи… Украинцы… Прямо на риге, на сеновале… Молча, с похотью и отчаянным злом. У нас в ту пору на пять еврейских дворов была одна молотилка. Отобрать отобрали, да у них дело не заладилось. Обломалась она… Вот и пришли нелюди гнев на сестрах выместить. Выместили… Ни матери, ни сестер, а отец в канторы в Нью-Йорк за мечтою подался…
Теперь я вспомнил. Давно это всё было. У дедки оставалась последняя папироса, а сам он тогда еще не знал, что его внучатая племянница станет женой одного из пришло-очередного из послемайданных министров. Не знал, да так и не узнал. Время не имеет переместительных сочленений…
- Эх, Витька, внучок, найти бы сейчас миллион, или франк, или окурок… - это из белой эмиграции, отголоски которой сеяло на пространстве лютующего совка время, уже тогда расторгавшее будущую бездну, уготовленную для нерадивых потомков…
Я ловко в свои десять лет нагибаюсь к травному газону и поднимаю три да ещё три копейки.
- Вот, дедка! Нашел, бери на две Беломорины! – Глаза старика, отсидевшего в ГУЛАГе с 1929-го по 1941 годы светятся лихим ухарским озорством.
- Тогда пошли! У тебя есть 15 копеек на мороженное?
- Есть!
- И у меня на курево есть!
- Живем!
Мы переходим улицу и с бульварной стороны втыкаемся в гастроном. Заходим в бакалею. Берем мне мороженное фруктовое в говенном низком полустаканчике с прилагаемой струженной палочкой. У дедки остается 10 копеек. И он почти с барским вычуром грозно провозглашает:
- Курева мне, на все!
Ему аккуратно выкладывают три папиросины. Копейку не возвращают… Голь гуляет неистово. Чтоб вы сдохли нынешние зажратики! Нувориши наши...
- Не наши, а ваши, - язвит девчонка с конца девяностых.
Дедка трясущимися от волнения пальцами собирает сигареты с прилавка. Две аккуратно укладывает в портсигар под резинку, третью в пустотелой части дважды пережимает в крест на крест. Он курит, я ковыряю палочкой замороженные отжимки из интернатовских киселей, мы возвращаемся в тесную двухкомнатную хатку без сеножатки, нас ласкают обоих некие небесные пальцы невинно убиенных в девичестве Наумовых сестер. Одну звали Броня, а вторую Рахиль…
Мне уже никогда не переехать в Чикаго. Мне уже до конца дней ходить во снах, в огромных всеукраинских коллективных снах на экскурсии к Бездне. Хотя, при пробуждении хочется в кого-то просто тупо стрелять. Видно, Евсей так хотел. Вот и повесили на казенных портянках… Сестры Наума, Моисея, Левки и Евсея никого стрелять не хотели. Они хотели замуж, они хотели рожать… 
Никто не ожидал нового кантора в Нью-Йоркскую синагогу, но вид Мойши и Боруха, переживших погром и бежавших от остатков своего древнего еврейского рода требовал сос-страдания и понимания. Требовалось принять и понять почему одних Яхве спасал, а другим Всевышний еще на столетие не оставлял никаких надежд. У Б-га не спросишь. Ему, всепрощающему, надлежит верить. Роптание – это грех, но и жить с украинцами безумно тяжко, как с трудными подростками, которые не желают взрослеть. И никогда не взрослеют…
А если я уже пережил эту жизнь втрое, и простил их, и назначил виновных и повинных, и отстранил от края бездны невиновных и юных, то всё ли я уже сделал? Пожалуй, нет! Я еще не сказал главное. Мы – евреи, более древний народ, и мы прежде украинцев должны возродиться, чтобы оградить себя от насмешек этих жесточайше вздорных и бесконечно злобных детей, и дать им свое древнее напутствие, не пресекая и не оскорбляя их необузданной жестокой ко всем окружающих юности… Это только болезни роста. Ведь это от них проистекали все наши прежние болячки на одной для всех общей святой земле. Я не могу любить украинцев, но я не вправе их ненавидеть. Я просто молюсь об одном, чтобы они начали однажды взрослеть, и тогда, даст Бог, и мы сподобимся отвести их от бездны.
- Ой, как же у вас всё запущено, – это уже Мендель.
И тут же я слышу его обращение к темпоральному офицеру сопровождения:
- А нельзя ли ещё отвернуть от бездны годка эдак на два?
- А хоть на полтора… - хмыкаем темпоральный офицер и просто втискивает нас с продовольственными карточками в бесконечную очередь за белым и крошащимся на серо-рыжие окатыши быстро засыхающие в крошках кукурузным хлебом. Это пайковый хлеб для ветеранов Большой войны и бесконечно малых всяческих боен: за социализм, коммунизм и пофигизм будущих поколений…
Обычно, На одного в очереди стоящего выдают белый и рыхлый 600-граммовый из кукурузной муки кирпичек и две пшеничные булочки-малютки. Булочки обычно достаются только первым ста в очереди стоящим. Очередь - на полдня. В ней – тысячи… Пенсионеры, пенсионерки, обязательно с медально-орденским иконостасом. У дедки Наума медали за освобождения Варшавы, Украины, Кавказа, ордена Славы второй и третьей степени, орден Красной звезды.
Удивительно, уже в девяностых как-то на Левобережной что ли увидал эдакий медально-орденский иконостас на едва ли не полсотни орденов и медалей, вплоть до крестов за первую иль вторую Чеченскую бойню кавказцев. Каждый орденок – 10 баксов, каждая медалюшка – пять. Стоимость совести не обсуждается… А здесь в очереди…
- Ты смотри, еврей и с медальками. Наверное, орденишки свои в Алма-Ате или в Баку прикупил… - и дохлый смешок шестерки мелкой воровской масти.
Дедка на выдохе:
- Я тебе говорил, Витька, что воровскую масть надо брать в дых кумполом, а затем вваливать в это рыхлое мясо, бросая одной только дохлятиной на асфальт. Если сейчас мне это удастся – мозги этого фраера выйдут на тротуар, на разбрызг…
- Деда, да не спеши ты со своими поспешностями. – Он дурак, пусть себе говорит.
- Уже наговорился, - решает Наум и бросается на обидчика. Тот тухло и вязко падает на асфальт, загребая верхними клешнями привычно и мастерски. Оттого бошка цела. Но дальше сталинский зэка хватает вора-антисемита за яйца и начинает их по-шойхетски выкручивать… Скотинушка орет и закатывает бельмесы. Дедку отволакивают от полукастрированного такие же, как он сам ветераны, евреи. У всех немалые иконостасы, но у каждого обидный вопрос:
- Зачем с мразью пачкался?
- Чтоб этот хмырь больше не распложался…
Поверженный еще несколько минут чуть повизгивая, пытается ползти брасом на дохлом сыром асфальте, но затем, притупив бдительность стариков, медленно отползает в кювет. Там в кювете поджидает его отфингаленная им накануне сявка…
- Ну что, куманёк, наелся хрущевского хлеба. Он же только жидам…
Их больше не бьют. Кто-то даже сует им по беломорине… Евреи, татары, украинцы, армяне, поляки смотрят осуждающе, но, не потому, что это не достойно всех их, в очереди стоящих, а потому, что больше смотреть не на что. Спектаклей не предвидится. Кончилось и 200 пшеничных булочек и шестьсот кукурузных кирпичиков. Всем прочим обещают белого хлебушка завтра – рыхлого, мгновенно черствеющего, отвратного, но почему-то модно диетического, за который Хрущев вывез на Кубу весь белый украинский целиком пшеничный… Вот она, не последняя каверна перед расторженностью нынешней бездны.
К белому, хоть и рыхлому кукурузному хлебу полагается жидкий цейлонский чай и знаменитое вишневое варенье бабуле Ханы. Я с нетерпением подпрыгиваю пружинно на стул и обеими руками тянусь к припрятанной в буфете роскошной стеклянной вазе, которой лет эдак сто… И вся она словно со старинной слюды… И такая же, но пыльно пустая стоит в противоположном буфетном углу.
- Витька, шейгиц, шмок, давай из этих бабьих ваз сделаем домашний тир и перебьем их на хрен! - это дед.
- Наум, ты сам шмок, старый идиот, это мальчик из-за тебя вазу разбил... Ты же ему что сказал: возьми этот дирижабль с вишневым вареньем и поставь на стол. А он что подумал - что дирижабли летают... - это уже ворчит старая Хана.
- ...таки да - Витька ростоклыше...
- а ты алтер цедрейте...
- Хана, цым тухес... весь этот халемес. Витька брысь от чайника, он горячий. Ида к столу!
И такая застольная дребедень - каждый день... Еврейская нищета смеется, а вокруг бегает сытое партийное жлобьё... Да все мухи-цокотухи на желтовато-грязной липкой ленте подвешены… Прямо мушиный мавзолей…
В карманах - дырки, в душе ненависть - навсегда... Я не буду любить этот народ, который только прикидывается украинцами... они же партийные вошки... они же и живут только за партсписками... по которым им что-то всё время распределяют, а в нашей бедной еврейской семье вечный кадухес... 
До будьте все вы прокляты! Остаётся совсем немножечко подождать, но начинается юность, а с ней и социальное пробуждение – да! - все мы в опе!, поэтому и бьём вазы из совкового хрусталя тоннами... Чтобы урезонить себя... Но однажды вместо хрустальных горшков бьём на хрен советскую власть и опять остаёмся с дешевыми осколками так и не дошедшего до нас счастья. И теперь уже от души говорим каждому: 
- Будьте вы прокляты!
Время и себе удалиться, благо почти во всяком сне это весьма привычно, - тихо испаряйся туманным облачком из неудобного для себя места, и не чирикай. Теперь Витьке прямо во сне открываются двухэтажные бараки из ракушечника на взморье, где нынче на Запредельном курорте проживают бабуле Хана и дедка Наум. 
Сегодня старик не по-земному сердит, являясь едва ли не воплощение сурового еврейского Бога:
– Чем ты занимался в прошлой жизни, милок?
– Пил. – Науму нечем ответить. Ведь я, прибывший сюда, прошедший через бездну, один из репатриантов из земного несовершенного мира в мир Запредельный, где сам Наум – эмиссар по найму духовных рабочих то ли в Новый Вавилон, то ли в запредельный Нью-Йорк. Нет здесь, кстати, ни Нового Назарета, ни тем более Нового Иерусалима… Место их стояния на грешной Земле, а вот Нью-Йорк, как видно, падет. И тогда я напишу Реквием о Близнецах… Но его уже не услышат.