Беженцы

Беженцы

— Салям алейкум, дорогой! — большая старуха в пестром платке и буром, сплошь вышитом платье вплыла в автобус, таща на буксире сумки, полные снеди.

— Ва-алейкум, ас-салям, Аише, — отозвался шофер. — Как дела, как внучка?

— В Симферополе на кондитера учится. Раз в неделю приезжает домой — тыщи полторы дай, да. Кушать надо, одеться надо. Зато потом устроится при еде, сытая будет, толстая, красивая.

— Ай, не хвали — у меня жена есть. И у сына невеста.

— У той невесты два пацана прицепом. И платок она не носит и варенье не варит и хлеб не печет.

— Третий у неё уже в пузе, потому и женятся, чтобы сыну фамилию дать. Платок и моя Равиля не носит, не крути мне голову. А хлеб наш, заводской лучше — тандыра же не стоит дома.

— Добрый ты, Рамазан…

— Проходите уже, женщина! Не отвлекайте водителя! — крашеная блондинка в городском костюме помогла подняться хмурому первоклашке, протянула водителю горстку монет.

— Вам докуда?

— До Голубинки, пожалуйста, взрослый и детский.

— Нет у нас детских… ладно. Езжайте.

Одышливый грузный автобус заурчал, вздрогнул и вывернул с автостанции, понемногу набирая скорость. Золотой вечер окутывал сонные улицы Бахчисарая, пышные кроны деревьев, пыльные пятиэтажки, выцветшие вывески магазинов. Злое летнее солнце за сезон убивает любые краски. А осенний свет мягок, он открывает цвета как бадьян открывает вкус хорошего чая — медленно, нежно.

Я сидел на переднем сиденье рядом с шофером, всматривался в дорогу. Узнать город не представлялось возможным. А вот контуры скал, похожих на крепости великанов, въелись в память навеки. Сейчас дорога разделится — широкая в сторону Каламиты, поуже — вдоль гор, по маленьким селам, к перевалу на Алистон. По левую руку начнутся виноградники, по правую раньше пасли лошадей, а теперь насадили персиковые сады — жирная земля принесет урожай стократ.

Кабина шофера выглядела уютной. Разговорчивый немолодой татарин — счастливый человек, которому повезло с женой. Спинка кресла покрыта ажурным подголовником, пол — ковриком, связанным из тряпья, откуда-то снизу вкусно пахнет котлетами и домашними пирожками. На стекле закреплена фотография: сверкающая улыбкой женщина обнимает двоих сыновей, нарядный муж положил ей на плечо руку.

— Мои, — ухмыльнулся шофер. — Десять лет свадьбы. Сыновья уже взрослые. Бекир начальник стал, в Ленинграде в милиции, а Ахмет здесь, при нас, арбузы растит, дыни.

— Хорошие сыновья, — осторожно поддержал разговор я. — И жена у вас замечательная.

— Равиля у меня золотая. Работница, хозяйка, и по дому, и во дворе, и с внучкой успевает. А как печет!

— Не то что нынешние вертихвостки, — вздохнул я.

— Ай, дорогой — молодым погулять хочется. На нас тоже старики ворчали. — отмахнулся шофер и резко заложил руль вправо. Дорогу переходили коровы, рыжие и смолисто-черные, сквозь железную стенку слышалось фырканье и утробное, глухое мычание. Автобус замедлил ход, минуя грузные туши.

Закатное солнце подсветило амулеты на переднем стекле — хорошее дело, в путь не ходят без оберегов. Рука Фатьмы на тонкой цепочке, цитата из Корана работы умелого каллиграфа, смешной тряпичный зверек, нарушающий заповеди пророка. Лиловый шар размером с некрупное яблоко, висящий в воздухе словно бы безо всякой опоры, мерцающий изнутри голубыми искрами. Если взять его в руку, почувствуешь тяжкий холод…

— Что вы так дергаетесь-то? Человек войти не успел, а вы газуете, — пахнущая больницей усталая женщина чуть не упала с верхней ступеньки.

— Что вы дверью хлопаете? Написано же — не хлопать! Я тут с пяти утра езжу и каждый хлопает по голове.

— А повежливей можно? Остановки нет, автобус опаздывает, проезд опять подорожал, а ещё и хамов набрали…

— Я здесь двадцать лет езжу, ни одной жалобы. Успокойтесь уже, женщина, езжайте домой и пилите своего мужа!

— Правду говорит. Отцепись от человека, сорока, — встрял пожилой татарин в зеленой феске, неодобрительно оглядев скандалистку, — Мужику своему душу вынимай, если он от тебя, балаболки, до сих пор не сбежал.

— Нет у ней мужа, — визгливо выкрикнула старушонка с передней площадки. — Кольца-то нет, ишь, живет невенчанная с пришлым пьяницей.

— Поругалась Гуля в амбулатории — платят ей мало, а работать приходится за двоих, вот и вымещает на ком ни попадя, — посетовала тетка в белом халате, торчащем из-под плаща.

Скандалистка жалко сморщила некрасивое веснушчатое лицо. Сейчас заплачет, выскочит из автобуса, а он последний, пойдет пешком по горной, дурной дороге…