Билет на предъявителя

Билет на предъявителя

Фройлен Лина ловко лавировала между столиками уличного кафе. Матросская блуза удачно сидела на ладной фигурке девушки, черная юбка приоткрывала не только туфли, но и стройные щиколотки, вызывая восхищенные вздохи у завсегдатаев. В пышных светлых кудрях фройлен запуталось солнце, глаза отблескивали прозрачной водяной синевой.

Такой конфетке бы танцевать на балах в ратуше, кружиться на вощеном паркете, сбрасывать шиннонскую шаль на руки бравому капитану и в упоении жадно глотать ледяной крюшон. …Судьба жестока к старшим дочерям бедных вдов и кафе не худший способ заработать себе на жизнь. Лина знала это и старалась изо всех сил - хихикала, поддакивала, терпела щипки нахалов и слушала пошлые комплименты.

Герр Мольтке был не из таковских. По утрам ровно в десять он спускался из номера «Розы Ветров», заказывал черный кофе, яйца и тосты с джемом, прочитывал свежий номер «Новостей Кюстеннахта», обменивался с официанткой парой слов о погоде, оставлял на краю стола монетку приятной тяжести и напоследок спрашивал о новостях из порта.

Герр Мольтке ожидал свой пароход. Иногда, расчувствовавшись, он доставал из кармана прямоугольник с золотым обрезом и вычурной надписью: «Пароходство «Шторманн и сыновья». Билет I класса на проезд от Кюстеннахт до Заморье, транзит. Без штампа недействителен». Официантка кивала, заученно улыбалась, герр Мольтке грузно поднимался со стула и отправлялся на утреннюю прогулку, стуча по мостовой тонкой тростью. Мешковатый костюм в мелкую клетку и смешная круглая шляпа выдавали в чудаке чужака.

Фройлен Лина ненавидела мореманов. Порт стоял на краю бескрайнего океана зыбучих песков – лишь колесные яхты рисковали пересекать текучие дюны. Вода ушла так давно, что даже фрау Борбели, старейшая жительница города, не помнила – вправду ли ее дед, свирепый капитан Борбели, водил пиратский фрегат на охоту за легкой добычей, или как все пираты гонял под клетчатым парусом, обирая пастухов и крестьянские хутора. Однако верный традициям Кюстеннахт продолжал именоваться пристанищем моряков.

Почтенный бургомистр по праздникам надевал мундир адмирала, городская стража носила клеша и робы, лейтенантам полагались парадные кортики и камзолы, шитые золотым галуном. Юные выпускницы гимназий танцевали перед патронессами матросскую джигу, юные выпускники строились в пирамиду и пели хором «Пусть сильнее грянет буря». В сувенирных лавочках, окруживших ратушную площадь якорной цепью, торговали глиняными ракушками, летучими рыбами из обрезков пестрого атласа, корабликами в бутылках и экзотическими фруктами из местных теплиц. Туристы охотно раскупали пузатые ананасы, нежные манго и маракуйи.

Главным событием года (кроме Рождества, Пасхи и именин бургомистра) в Кюстеннахте считалась парусная регата. В канун летнего солнцестояния два десятка колесных яхт стартовали из порта до Скалы Любви, протискивались сквозь узкий грот и мчались назад к гранитным причалам. Капитан, чье судно первым цеплялось «кошками» за чугунную цепь, получал громкую славу, рукопожатие адмирала и морского конька, отлитого из чистого золота. Чего только ни придумывали умельцы, тщась победить – паруса из прочнейшего льна и тончайшего шелка, паровые машины, ветряной двигатель, водяные колеса – лишь бы обойти конкурентов и не перевернуть яхту. Из зыбучих песков мало кто успевал выбраться.

Жених Лины, веселый Клаус, утонул в позапрошлом году. Он нанялся матросом на «Серпентину», рассчитывая за одну гонку заработать на свадьбу. Но на повороте яхта столкнулась с «Хименой» и легла набок, не удержав равновесия. Зыбучие пески поглотили тяжелый корпус за считанные минуты, экипаж не спасли. Мать потом долго журила Лину – выбирала бы лавочника Хоффера или гробовщика Вагнера, жила бы как сыр в масле. Зачем убиваться по бедному художнику? Лина молчала.

Море на светлых картинах Клауса получалось синим и изумрудным, бурным и настоящим. Там в кудрявой пене игривых волн скакали разноцветные рыбы, ныряли в воду остроклювые чайки, колыхались медузы. И корабли под белыми парусами мчались к дальним, неизведанным берегам.

Клаус мечтал, что однажды он вместе с невестой взойдет на палубу, отправится прочь от нарочитого городка, пропитанного вездесущей пылью и затхлой памятью. Лине грезились просторные улицы с голубыми домами, крытыми черепицей, улыбчивые люди в просторных легких одеждах, танцы на площадях, высокие фонтаны и белые голуби в безоблачно синем небе. А еще море, бескрайнее море, касающееся босых ног…

- Линхен! Линхен, ты что уснула? Две порции кнедликов господам на веранду, рульку на третий столик и штрудель с вишнями на второй!

Встряхнув кудрями, проворная официантка поспешила на кухню. Море ей только снилось, и с каждым годом все реже.

Зато сын старьевщика, чернявый Гензель, наяву слышал шум волн. С парой таких же безбашенных беспризорников он то и день бегал играть к старой пристани, туда где в камни уперся отполированный ветром скелет морского чудовища. Болтаться на краю зыбуна мальчишкам настрого запрещалось, но следить за запретами было некому.

В песке таились удивительные сокровища – разноцветные камушки и стекляшки, потускневшие пуговицы с гербами, монеты с полустертыми надписями на незнакомых языках. А однажды попалась раковина. Не глиняная, а настоящая, перламутровая, лазурная и шелковая изнутри, грубовато-шипастая сверху. За нее пришлось выдержать небольшой бой, но восторг придал Гензелю сил, он раскидал товарищей словно щенят и удрал, унося добычу за пазухой.

Приложенная к уху раковина шумела всякий раз разным шумом – словно внутри нее менялась погода: приходили шторма, расстилался безбрежный штиль, били хвостами киты, тропический ливень растворялся в покорных волнах. Гензелю не надоедало прислушиваться, он воображал сказочный мир далеко-далеко отсюда. Там он сам правил быстрой лодкой под треугольным парусом, весело бранясь, когда брызги волн попадали прямо в лицо. Подкармливал мелкой рыбешкой ненасытных альбатросов, нырял сквозь толщу воды за колючими ракушками и восторженно ахал при виде крупных жемчужин, похожих на капли лунного света…

Мальчик возвращался в реальность – ворошить мусорные кучи и сточные канавы в поисках хлама, драться с жадными конкурентами, гонять крыс и бродячих собак. С уличными котами Гензель находил общий язык, подкрепляя дружбу объедками и куриными потрохами, столь дорогими сердцу хвостатых бродяг. Когда отец уходил в запой (что случалось нередко) мальчик пускал в лачугу одного-двух мохнатых друзей, разрешал им греться у очага и спать в ногах на куче тряпья, именуемой постелью. Зимой приходилось особенно трудно.

В марте облака с дальних гор приносили череду легких дождей, городские сады покрывались нежно-розовым кружевом и жизнь налаживалась. Доверчивые туристы щедро платили за гербовые пуговицы и самодельные лодочки, кому-то требовалось поднести чемодан или проводить до гостиницы, кто-то искал знакомства с отважными гонщиками. А пожилой и добродушный герр Мольтке каждое утро посылал мальчика в порт – проверить, не виднеется ли на горизонте белая труба парохода. Чудак, но безвредный, даже полезный. Когда приходилось туго, Гензель караулил благодетеля у отеля, предлагая то кораблик из пенки, то набор дешевых открыток. И отказа ни разу не встретил. Жаль, что колесные яхты оказались туристу неинтересны.

Мечтатель Гензель и вправду водил дружбу с одним из капитанов, точнее бегал ему за папиросами, спичками и пирожками с ливером. От угощения или платы гордый мальчик отказывался наотрез, а капитан Сильберн не настаивал.

Когда-то он сам был таким бесприютным пацаном, не чающим выпутаться из бедности. Но хромому Миккелю, владельцу колесной яхты «Паллада» потребовался юнга, расторопный, верный и умеющий держать язык за зубами.

Нельзя сказать, что Сильберну нравилось обирать хутора, загонять в трюм блеющих от страха овец или удирать от пироскафа городской стражи. Вот только другого шанса судьба могла и не предоставить – на каждое хлебное место зарилось по несколько голодных оборвышей. Стиснув зубы Сильберн покорно выполнял все приказы, дважды в день выметал палубу и каюты, тщась избавиться от вездесущей пыли, научился лазить на мачты, смазывать тяжелые колеса и варить густой, пряный моряцкий суп. Старательный парень приглянулся Миккелю, капитан жил вдовцом и знать не желал расфуфыренную глупышку дочь, вышедшую за стряпчего.

По завещанию родня получила деньги и дом в городе, а приемному сыну досталась «Паллада». Окажись яхта новой и ладной, дочь, пожалуй, побежала бы в суд, но позорить имя отца ради изъеденной песком посудины не решилась. Так что Сильберн стал владельцем собственного корабля и команды из пяти доходяг, траченых ветром и временем. В тавернах теперь наливали в долг эля, предварительно протерев кружку засаленным полотенцем, мамаши из слободских, крытых розовой черепицей, домиков то и дело зазывали на чай, а стражники козыряли ему как всякому капитану.

Не желая заниматься поборами, Сильберн стал доставлять к отдаленным мызам муку, керосин и газеты, забирать в Кюстеннахт дорогих усатых черепах, белоснежные овечьи шкурки да юнцов, ищущих перемены судьбы. Иной бы разбогател и на честном промысле, но щедрость губительна для достатка. К тому же мечта об океанском просторе мешала Сильберну довольствоваться малым.

Капитану страстно хотелось однажды встать за руль могучего фрегата и везти не унылое барахло, а экзотических птиц, упоительно пахнущий кофе и дорогие пряности из таинственного Заморья. Прорываться сквозь бурю к тихим гаваням, обходить островерхие рифы, уворачиваться от влюбленных китов и голодных кракенов. Обниматься с горячими мулатками и укутанными в меха узкоглазыми индеанками, слышать, как вкрадчивыми голосами заманивают мужчин сирены… В единственной старой книге, которую капитан смог прочесть, говорилось, что морякам достаются лучшие женщины.

Толстошеий чужак герр Мольтке, вечерний завсегдатай «Морской фигуры», охотно слушал пылкие рассказы Сильберна, и не советовал ему жениться, надраться или заняться серьезными делами, достойными настоящих мужчин. Он лишь заказывал еще эля и утирал платком пену, брызнувшую на клетчатый пиджак. Впрочем, байки старой ведьмы Мельсины чужак слушал еще охотней.

Эту худую каргу с ястребиным взором и жадным ртом знал весь город. Говорят, когда-то она была так красива, что мужчины дрались за ее поцелуи и бросали золото к маленьким смуглым ногам. Но беспощадные годы забрали все, кроме цепкого разума и сладкого языка – ведьма рассказывала истории и жила ими.

Сирены в ее запутанных байках становились брошенными возлюбленными, мстили мужчинам за холодность и жестокость. В темных пучинах северных вод таился Король Тунец, крадущий души у трусов и клятвопреступников. На берегах Острова Миндаля горьковатый запах весенних цветов превращал моряков в амарантовых бабочек. За поясом черных штормов пряталась Огненная земля, полная горячих ручьев и драгоценных камней, сверкающих словно искры. В лазурной раковине Тавриды скрывалось море, проклятое однажды разгневанным богом Солнца. А ко всякой девице, что ожидает на берегу, непременно приплывет ее капитан, верьте слову старой Мельсины!

Когда начиналась регата, ведьма с утра ошивалась в порту, предлагая прохожим причудливые амулеты – пучки иссохшей травы, соломенных рыб, просверленные песком кружки пемзы и гладкие деревяшки. Якобы они приносили победу в гонках для капитанов и обещали выигрыш тем, кто поставил деньги на яхту. Амулеты шли нарасхват – не столько ради удачи, сколько из страха.

Проклятий Мельсины боялся даже епископ Фромм – поджимал сухие губы, подбирал рясу и тихонько шептал молитвы, прося Господа о защите и снисхождении. Давным-давно, голенастым семинаристом он подглядывал за смуглотелой красоткой, пробирался по коридорам гостиниц, чтобы прильнуть к двери и услышать, что Мельсина шепчет очередному возлюбленному. Но был пойман и отхлестан мокрыми полотенцами словно нашкодивший пес. Ах, молодость, молодость…

Нынешняя регата ожидалась особенно шумной – вместо привычных двадцати яхт у причала выстроилось почти тридцать, и каждая надеялась на успех. И туристов прибыло сам-десят и вдовствующая принцесса инкогнито с компаньонками, горничными и собачками заняла целый этаж в «Розе Ветров». У бургомистра от переживаний случилось разлитие желчи, регату возглавил его упитанный зять, адмиральский мундир не сходился на круглом брюшке.

Зато парад оказался прекрасен – духовые оркестры оглашали жаркое утро маршами, длинноногие барабанщицы виртуозно играли палочками, мальчишки из ремесленного училища соорудили платформу в виде пиратской шхуны и катились на ней, подбрасывая в воздух новенькие бескозырки.

Десятки открытых экипажей и неуклюжих пролеток столпились на бульварчике подле порта, специально нанятый дворник сгребал подальше от аристократических глаз свежий навоз. Сновали торговцы с пирожками, мочеными грушами и холодной мятной водой, одетые в штатское стражники вылавливали карманников, нарядные горничные и белошвейки вопили как оглашенные, подбадривая своих матросов.

Лина тоже пришла – против воли ее притягивала атмосфера буйного веселья. Мальчишки расселись кто где – на крышах киосков, на ветвях огромных тополей и акаций, на лесах, окруживших недостроенный памятник Эрику Корабелу, основателю Кюстеннахта. Пронырливый Гензель угнездился на трубе таможни, упираясь ногами в железные костыли – отсюда открывался наилучший обзор.

Солнце все сильней нагревало скаты старых крыш, отсверкивало от стекол и флюгеров. Насмешливый Сильберн с «Палладой» встал первым сряди яхтсменов. Стройные мачты корабля украшали паруса из переливчатого зеленого шелка, рулевое колесо ловкий мастер отделал осколками зеркала, а на снастях позвякивали сотни маленьких колокольчиков. «Волшебство! Волшебство!» зашептали в толпе, но никто не посмел возразить – на гонках допускались любые финты, кроме взрывов и смертоубийства.

Седовласый распорядитель поднес к губам золотой горн и звонко протрубил старт. Заскрипели колеса, яхты одна за другой сдвинулись с места. Толпа разразилась криками, улюлюканьем, кто-то взорвал петарду с ужасающим грохотом. Шутки ради Гензель тоже подул в раковину – словно он молодой тритон с мраморной статуи перед ратушей. Гулкий, рокочущий звук далеко разошелся в горячем воздухе.

Не прошло и минуты, как горизонт медленно потемнел, переменчивые пески зашевелились, порывом ветра хлестнуло по берегу. Завизжали девицы, хватаясь за легкие шляпы, безумно заржали кони, хором взвыли собаки. Стая пестрых портовых голубей поднялась в воздух и тучей унеслась прочь, под защиту крепостных стен. Чей-то разукрашенный экипаж помчал назад в город, караковый жеребец не разбирал пути, бил коляску о столбы и деревья. «Буря! Буря!» - закричало множество голосов. «Идет песчаная буря!». Но это была не буря.

Полоса синевы накатила на занесенные песком скалы, закрутила воронками пыль. Тревожный запах соленой воды накрыл берег. С минуту толпа наблюдала, как лихорадочно разворачиваются яхты, пытаясь вернуться к берегу, как ломаются мачты, как неслышно кричат матросы и капитаны в последнем рывке пытаются спасти яхты. Тщетно – одна за другой деревянные скорлупки ложились на бок или увязали колесами в мокрой грязи. Люди спрыгивали с бортов, бежали по дну к берегу. Вода подгоняла несчастных, сбивала с ног, захлестывала… И тут толпа поняла.

Страшное бегство продолжалось считанные минуты – люди рвались вверх по ступеням, толкались и расшвыривали слабых, забыв о приличиях. Стражники и не пытались остановить панику, они тоже спешили прочь, охваченные звериным ужасом. Растрепанной, потерявшей шляпку Лине чудом удалось не свалиться под ноги бегущим. Она сумела вскочить в подъезд какого-то дома, вприпрыжку поднялась по мраморной лестнице и открыла окно на верхней площадке, чтобы видеть происходящее. Дрожащего Гензеля чуть не сбросило вниз с трубы, мальчик изо всех сил вцепился в железные костыли.

Яхты давно раскидало набегающими волнами, лишь «Паллада» еще держалась. Потеряв паруса, Сильберн сумел сохранить суденышко и даже не потерял управление. Вместо берега, парень вывел яхту на глубину и лавировал там, бранясь от бешеного восторга. Близость гибели вскружила ему голову, дыхание настоящего моря опьяняло сильней, чем ядреный моряцкий ром.

Подле гранитной тумбы, удерживающей портовую цепь как безумная плясала старая ведьма Мельсина, изгибаясь всем тощим телом, простирая ладони к волнам. На измятом лице ее проступила детская радость.

Сотрясающим землю ударом море стукнулось о причал и тотчас успокоилось. Унялся хищный ветер, утихли далекие крики птиц, уцелевшие зеваки убрались с набережной. Ласковая жара вновь воцарилась над городом, легкие волны смыли городской сор. Раздался долгий пронзительный крик пароходной сирены. Огромный словно неповоротливый кашалот белый гигант медленно приблизился к пристани, отдал швартовы под бравурный марш духового оркестра с палубы. Молодой капитан в парадной форме отсалютовал Кюстеннахту, движением руки приказал поднять флаг – лазурный прямоугольник с золотистой луной Заморья. Пароход все же прибыл в порт назначения.

Постукивая тросточкой неторопливый герр Мольтке сошел вниз по бульвару, клетчатый пиджак на округлых плечах казался слишком тяжелым. Посеревший от страха гостиничный бой волок за ним чемодан, покрытый цветными наклейками. Еще один мальчишка, пришлепывая босыми ногами, тащил огромного воздушного змея, из тех, которыми славился город.

Билет на предъявителя оказался действителен, загорелые матросы подхватили багаж гостя и утащили на палубу. Маленькие юркие глазки туриста блеснули смехом, герр Мольтке обернулся к берегу и показал два пальца. Еще одно место в каюте, еще один пропуск в невероятную новую жизнь с настоящим морем, смывающим все печали. Не удержавшись, Лина кинулась вниз по ступенькам, рванулась по булыжной мостовой вниз к причалу: это я, я! Заберите меня!

Трап поднялся. Герр Мольтке возвышался на палубе, довольный как цирковой слон. Капитан держал под руку румяную девушку, держал крепко и бережно, словно мокрую драгоценность. Оркестр наигрывал что-то томное. Пар из труб поднимался в безоблачно ясное небо, удаляясь к темному горизонту. Старая ведьма Мельсина танцевала уже в прибое, мочила в воде рваные юбки и покрытые шрамами ноги, казалось она вот-вот растает, обратится в морскую пену.

Потеряв равновесие, Гензель уронил раковину на камни. Перламутровое острое крошево смыло уходящей волной.