Благо!

Благо!

–Этих двоих я забираю. Они мне подходят, – голос у магистра Алгения тихий, но это меня совершенно не успокаивает. Я знаю цену этой мягкости. Это вкрадчивость хищника. Больше всего я хочу, чтобы магистр Алгений ушёл. Но и он знает себе цену, а потому не уйдёт, пока не получит то, что ему нужно.

Короли правят землёй, министры двором и интригами. И все они имеют очень плохое представление о том, как живут несчастные, столкнувшиеся с последствиями их величия. Пока один король развязывает войну против другого, пока великие жрецы славят небеса за победу родной земли, а министры норовят перехитрить самих себя, повсюду остаются обездоленные и осиротевшие.

И никто не может позаботиться обо всех одновременно. Но если объединиться…

Наш переулок называют Пепельным из-за одинаковых серых нарядов наших обитателей. в моём приюте живую сироты, в соседнем здании обосновались погорельцы, через два здания – калеки, в самом конце – прокажённые. Так или иначе, но все здесь потеряли очень многое, и не знали, куда пойти ещё, кроме как в Пепельный переулок. Некоторые находят работу, отстраивают свои дома и уходят, стремясь забыть эту бесконечную боль, что встречается в каждом взгляде. За кем-то приходят солдаты и дознаватели, забирают в армию или под следствие. Приходят сюда и мастера, польстившиеся на возможность выбрать ученика посговорчивее. Не скрою, иногда сюда заходят и куда более страшные люди, точно знающие, что за обитателей Пепельного переулка никто не вступится. Здесь всем плевать, если кто-то умрёт или пропадёт, потому что жители Пепельного переулка, облачённые в одинаково серые и неприметные одеяния, уже должны были умереть.

Магистр Алгений был из магистрата целителей. Он и его люди часто шныряли по переулку, лечили, порою, кого-нибудь из наших, вечно скорбных и обречённых, но в основном держались незаметно, словно тени. Мне это всегда не нравилось, но с магистром я почти не пересекалась. Лишь на улицах, он не посещал моего сиротского приюта, и вот…явился.

Держался вежливо – упрекнуть его не в чем! – просил выделить ему пару детишек на помощь в работе.

–В какой работе? Мои сироты не целители, – возражала я.

–Да, но у них острое зрение и тонкие пальцы. В нашем магистрате важна точность сборки снадобий, – магистр был воплощением доброжелательности, но что-то в нём, во всём его облике, не давало мне покоя и доверия. Я смотрела на него, пытаясь найти хоть один изъян в его лице или фигуре, и не находило. И мне было тошно от этого так же, как и от своего недоверия.

Магистр ничего дурного не сделал! Напротив, спросил, не болен ли кто из моих подопечных, не нуждаются ли сироты в лекарствах. Затем сказал, что ищет помощников и выложит за каждого по пять монет золотом.

Я примолкла. Разум сказал мне согласиться, сердце же насторожилось – пять монет золотом за каждого! Да всё содержание, что дарует мне казна на приют, выходит в сто монет золотом за год! Остальное – мои средства, да средства неравнодушных, а чаще всего, замаливающих грехи дворян нашей земли. И тут такая прибавка…

Но всё же, всё же моё сердце в тревоге. Слишком уж бьется.

–Прикипели к сиротам? – магистр Алгений улыбается с пониманием.

Я качаю головой:

–К ним сложно прикипеть. Многие изведали преступную долю и она показалась им слаще. Некоторые стали совсем как маленькие зверьки, а иные уже убивали. Ваше предположении о прикипании не подходит, магистр! Это жалость. Скорбь…даже стыд. Я делаю только потому что я должна делать.

–Тогда вам будет легко избавиться от пары лишних ртов. Казна грозится сократить расходы на пепельный переулок. Сами знаете, идёт война, армия важнее всего.

И снова – в словах его есть зерно здравого смысла, пусть цинично, но правдиво. И всё же, тяжело смотреть на горстку золотых монет, оставленных на столе, на удаляющегося с двумя моими подопечными магистра. Как назло, выбрал самых покладистых и тихих, доставленных ко мне два месяца назад, два брата пяти или шести лет, тонких и почти прозрачных от недоедания, грязных...

Они прижились быстро. всё не могли наесться, едва-едва начали читать по складам, я сама занималась с ними, а теперь смотрю на то, как магистр уводит их за ворота и они оглядываются попеременно на меня. И такая недетская тоска в этих глазах!

–Ты всё сделала правильно, – Гленда подходит ко мне неслышно. Лучшая из помощниц, что я видела! Всегда исполнительная, умеющая стать тенью, наблюдательная, появляющаяся в минуту истинной нужды, но ненавязчивая.

–Умом я знаю это.

–Они получат кров и пищу, мы избавились от двух ртов и сможем взять ещё кого-нибудь. У нас появились деньги. Десять золотых! А эти дети…может быть, они сами станут целителями? Берут же многих из переулка в подмастерья? Вот, может, и им? Это почётно.

–Знаю.

–Тогда почему грусть? – Гленда не понимает. Я сама не понимаю, так чего её-то винить?

–Сердце ноет. Тревожится.

–прикипела! – Гленда смеётся и тихо, неслышно исчезает. Мне хочется ей возразить, но, может быть, она права? Объективной причины к сомнению у меня нет.

***

Магистр Алгений появляется через месяц и на этот раз сердце ноет ещё сильнее. Тревожно вглядываюсь в абсолютно правильные его черты и пытаюсь понять, почему в груди моей зарождается ненависть к этой правильности?

–Я хотел бы подыскать еще пару помощников, – он снова вежлив и добр. – Пять монет золотом…

–Что с братьями? – голос предаёт меня, срывается на дрожь.

–О…– целитель в одно мгновение становится скорбен. – Мне жаль вам это сообщать, но братья умерли. Наверное, сказался пережитый голод. Бедняжки! Им столько пришлось вытерпеть!

Это звучит как правда. Но сердце бешено стучит – я не хочу и не могу в это поверить. Они жили у нас на травяной каше в дни, когда нечего было кроме этой каши раздать нашим подопечным. А тут…умерли? Это может быть правдой, но почему я не могу принять её?

–На этот раз, – продолжает Алгений, – в башню целителей потребуется больше детей. Я думаю пять.