Боевой джинн

Последнее испытание

- С возвращением! 

Голос мягкий, бархатный и вкрадчивый непрошенным гостем поскребся в сознание. Тьма отступила, и в поле зрения появилось округлое бесполое лицо, невыразительные губы, слегка припухшие веки, припорошенные рыжими ресницами, голубые глаза. Михаил судорожно вздохнул, впуская в легкие бесцветный стерилизованный воздух, лишенный каких либо оттенков запаха. 

- Вы меня слышите? – произнес обладатель голоса. 

- Кто вы? – просипел Михаил. 

- Ангел, - собеседник захлопал рыжими ресницами. Его лицо осветилось улыбкой. – Ваш ангел-хранитель. 

- Я... мертв? 

- Если считать за жизнь земное существование, то более чем, - кивнул ангел. Михаил закрыл глаза и простонал. Он умер! Твою мать! Почему сейчас, а не немногим позже?! Продлись земное существование на несколько минут, и он бы пересек последнюю черту, ни о чем не сожалея, с гордо поднятой головой. Смерть не приходит по расписанию, но с ним могла бы подождать. Еще чуть-чуть, и он был бы принял упокоение смиренно. Совсем чуть-чуть. 

Еще несколько, как ему казалось, мгновений назад, Михаил лежал на полу городской управы - в груде штукатурки, осыпавшейся с потолка. Бюрократы сбежали при первом же появлении повстанцев, а ветер все еще гонял по развалинам листву грязной пожелтевшей бумаги, вываленной из выпотрошенных шкафов. Война закрыла отчетности форс-мажором, превратив офисы в огневые точки, которые безжалостно гасила артиллерия то одной, то другой стороны. 

- Неверный! Сдохни, собака! 

Под сводом полуразрушенного здания гулко ухнул пугающе близкий выстрел. Михаил приподнялся на локтях. Пыльная взвесь, поднятая взрывом, горчила гарью, забивалась в нос, скрипела на зубах. В голове натужно гудело, на языке кислил металлический привкус. Мир вокруг - размазанный, нечеткий, подернутый дымкой, - плыл, мерно покачиваясь и не желая складываться в понятную картинку. В серой массе рядом Михаил узнал стену, у которой он отстреливался от напиравшего врага. В пятне света угадывался пролом наружу, откуда противник саданул из гранатомета. Правее чернел туннель коридора. По нему наступали повстанцы, и сейчас из темного зева выныривала ангелом смерти стремительная тень.

- Господь велик! – гаркнул резкий гортанный голос. 

Михаил вздрогнул. Он узнал этот голос. Именно так – резко, отрывисто, словно готовясь сплюнуть, будто даже священные слова произносить на чужом языке противно – говорил чернявый смуглый мужчина, который часто привозил в их двор дары южных садов, навязчиво предлагая сладкий товар. Бойкий торговец тогда еще не был врагом, и Михаил помнил его широкую улыбку. Теперь они по разные стороны. Почему? 

- Господь велик, - подхватило нестройное многоголосье. Михаил встряхнул головой, пытаясь прийти в себя. Враг - беспощадный, ненавистный, и столь же ненавидящий - был рядом, но автомат, присыпанный пылью и бетонной крошкой, еще ближе. Михаил нащупал пальцами дерево приклада, потянул оружие к себе. 

Не успел! На кисть Михаила наступила нога в тяжелом армейском ботинке. Что-то хрустнуло, и он стиснул зубы, чтобы не застонать. Почему он не пришел в себя секундой-другой раньше? 

- Неверный хотел пострелять, да? – обладатель гортанного голоса отшвырнул автомат Михаила и хрипло хохотнул. 

- Муслим? – повстанец ткнул пламегасителем автомата в лоб Михаила, заставив сморщится. Металл был обжигающе горяч и, наверняка, оставил на коже круглое клеймо. Но болевой шок прояснил голову и помог полностью восстановить зрение. 

– Христианин. 

- А я тебя помню, - боевик криво усмехнулся в нечесаную бороду. Через половину его лица тянулся безобразный шрам. Эту отметину Михаил не замечал. Видимо, бородач обзавелся ею недавно. – И семью твою помню. У тебя красивая жена. Она еще в городе? Я к ней обязательно наведаюсь. Передать привет? 

Михаил дернулся, но боевик ожидая подобной реакции, ударил его в грудь прикладом. 

- Не дергайся, неверный, - ощерился повстанец. – Я убью ее быстро. И детей твоих тоже убью быстро. Я не буду никого мучить, потому что я не зверь. Я мщу. 

- Я тебе ничего не сделал, - сказал Михаил, тут же пожалев. Чернявый наверняка воспримет его слова за проявление слабости, а выглядеть побежденным перед врагом Михаил не хотел. Погибнуть он был согласен, но признать поражение – нет. 

- Твое правительство убило мою жену, и детей моих, - ответил боевик. - Я был в саду, когда на дом сбросили бомбу. Правительство сказало, что случилась ошибка: военные думали, что я укрываю повстанцев. Но в доме не было никого, кроме моей семьи. И знаешь, что я думаю, христианин? Правительство специально убивает наших близких. Оно ненавидит нас. Лучше бы я погиб вместе с семьей, но я жив. Господь наслал на меня тяжелое испытание, которое я пройду, и отомщу каждому, кто поддерживает твое правительство. 

- Отступаем, братья! - закричал кто-то в отдалении, прерывая монолог боевика. – Неверные контратакуют! 

Михаил не смог сдержать торжествующей улыбки. Боевик, заметив это, недобро осклабился. 

- Ты умрешь, когда спасение так близко, - процедил он. – Недолго осталось и другим кафирам. Скоро доставят зарин, и мы выкурим неверных из города, из каждого дома и каждого подвала! Молись своему богу, неверный. 

- У нас один Бог! 

- Бог не умирает на кресте! Господь велик! 

Михаил почувствовал тяжелый удар в грудь, и только потом услышал звук выстрела. Время растянулось вязкой патокой, замедлив движение бытия, разложив его на эфемерные фрагменты. 

«Чертовски больно, - думал Михаил, медленно погружаясь в сгущающуюся вокруг темноту. – Как странно, что жизнь не пробегает перед глазами. И нет никакого тоннеля. И, может, нет ничего за последней чертой. Как обидно умирать, зная, что мог бы вывести из под удара семью, предупредить людей о предстоящей газовой атаке. Как несправедливо...». 

Отрешенное, безвольное спокойствие, охватившее Михаила сначала, сменилось злостью, жгучей ненавистью к палачу, готовому уничтожить город вместе с гражданским населением. Ради призрачной мести и победы над «кровавым светским режимом» он и такие же фанатики готовы утопить всех в крови, не понимая, да и не задумываясь о том, что отмыться от нее потом невозможно.