Богемский лес

1

Колеса тяжелого экипажа лениво загрохотали по мостовой Пуэрта дель Сол, оглашая гулким эхом спящий Мадрид. Ночь выдалась донельзя темная, без яркого света месяца, как раз точь-в- точь вторя настроению графа, который бросил мрачный взгляд на удаляющийся особняк. Плаксивый свет от редких фонарей разливал зыбкие тени по покрытым влажностью ночи стенам особняков испанской знати. Провожая графа, он перекидывался с одного дома на другой, отдавая какой-то искусственной желтой краской, которая раздражала сурового вельможу.
«Ну вот,— не то с сожалением, не то с малодушием подумал он,— вот так я вынужден покинуть свой дом. Даже месяц, и тот решил избегнуть меня. Почем мне этот фальшивый свет? Как в нем мало радости и сколько тоски. О, зачем лицемерить, я бы уж лучше проехал в кромешной тьме... И так все ясно и не нужно никакого фиглярства». Из груди его вырвался невольный вздох-стон.
Испытания, свалившиеся на плечи, всем своим непомерным грузом сильно подкосили его здоровье, да и не только здоровье. И теперь ему ничего не оставалось, как добровольно- принудительно воспользоваться предписанием врача и уехать из города подышать горным или морским воздухом. Думал ли он когда-нибудь, что ему придется воспользоваться столь позорной отговоркой, покидая свое насиженное хлебное место? Однако теперь он сидел в экипаже, который уносил его прочь из Мадрида, а все мадридское общество было проинформировано им о том, что, пожалуй, стоит поберечь здоровье и поехать куда-нибудь в затяжное путешествие. Мысль о том, что сему путешествию способствовали совершенно другие причины была так ненавистна ему, что он ухитрился не только сам поверить в свое нездоровье, но и действительно сказаться больным перед всей знатью, поддержка которой ему была необходима как воздух. Все сокровенные грезы его, взлелеянные в тихой гавани достатка и власти, вдруг превратились в страдания братоубийцы Каина: злоба, зависть, гнев, боль – что только не бушевало в его душе. И действительно, могли ли не вымотать столь негативные страсти? Каждая из них всегда оставляет болезненную язву в душе, которая затем пускает ядовитые метастазы в тело.
И чем дальше отъезжал экипаж, тем сильнее росла горечь, подступая уж к языку, она схватила графа за горло и грозила вот-вот задушить его. Он сидел подобный каменному изваянию, напоминая собой злого греческого гения-полубожка. Недвижимый, бездыханный, мертвенно- бледный, из-за чего все его морщины казались безобразными глубокими трещинами. Казалось, что его лицо вот-вот треснет по глубоким их бороздам. Он желал, чтобы душа его, свободная и
1 из 122

невидимая, унеслась прочь от мира и принесла ему желанный покой. И несмотря на то, что на его груди доверчиво примостилась утренняя маленькая лилия, заботливо укутанная самым невинным сном, он готов был разорвать эту грудь и выпустить свою исстрадавшуюся душу.
В таком состоянии души и тела граф провел до утра, не моргнув глазом. Весь день он был мрачен и молчалив, не позволяя никому заговаривать с собой, пугая тем самым маленькую Амелию, которая, будто неожиданно вспугнутая пташка, теперь не переставала капризничать. Слуги, коих было меньшинство, также хранили серьезное молчание. Вся эта траурная процессия двигалась на север к Пиренеям.
Вскоре климат из тропического перешел в прохладную влажность гор. Показалась грозная стена Пиренеев. Пальмы и фруктовые деревья уступили место вековым дубам и букам.
Всюду стелились ковры сочной травы и луговых цветов. Рельеф местности значительно поднялся, и появились холмы и взгорья. Прохладный свежий ветер наполнял легкие до отказа, а полуденное солнце здесь не палило так нещадно, как на юге. Экипаж привез маркиза в графство Риполи, пункт этот был конечным для него и его невеселой компании. Графство небольшим очагом приютилось у подножия Пиренеев и, изолированное с трех сторон горами и холмами, являло собой очень уединенное место. Девственные леса из дубов и буков занимали большую его часть, но путники двигались дальше, оставив небольшой городок позади и экипаж их теперь взбирался в горы по неудобной ухабистой дороге, окруженной лесами. Граф продолжал хранить молчание и вел себя так, будто ничего не происходит. Амелия же, прекратив хныкать наконец, забыв даже про ужасную усталость, во все глаза созерцала открывшиеся ей впервые величественные виды. Еле дыша, в восхищении и страхе, переводила она взгляд с одного вида на другой. Могущество и царственность природы, казалось, придавила своим авторитетом капризное создание и теперь, пользуясь своими непоколебимыми правами, являло ее неискушенному взору один за другим великолепные пейзажи. То тут, то там, чем выше в горы взбирался экипаж, в деревьях неожиданно появлялась прогалина и тогда можно было лицезреть зеленые гряды холмов или же почти черные силуэты Пиренеев, возвышавшиеся над вверенной им территорией словно неусыпная стража, ревностно охраняя ее покой. Верхушки их, вечно холодные и покрытые снегом скрывали облака или туман. Иногда взгляд улавливал тонкий серпантин речки, а сквозь непроглядную зелень, откуда-то поднимался полупрозрачный дымок одиночных крестьянских домиков.
Амелия то и дело робела и пугалась столь неожиданно открывшейся первозданности. Чуткая детская душа, привыкшая к теплу и уюту Мадрида, к его ярким краскам и дружелюбию теперь сжималась в комок при виде такого огромного чужого пространства, таившего в своих недрах неизвестно каких чудовищ. Подсознательно с первого взгляда невзлюбив это дикое место, дите даже не догадывалось о том, что когда-нибудь она осознанно станет тяготиться им.
Вскоре подъем сделался таким трудным, что графу и его дочери пришлось выйти из экипажа и пересесть на лошадь. Граф, не то от усталости, не то от плохого настроения, взгромоздился с большим трудом и еще более нахмурившись усадил перед собой маленькую Амелию. Группа въехала в чащу леса, следуя по плохо протоптанной дороге, ведшей в замок. Так минул час. За это время можно было окончательно убедиться, что здесь едва ли ступала нога человека. И был ли повод наведываться сюда? Эта дорога единственная, стоит заметить, вела только в замок. Замок же находился от города достаточно далеко и, как уже упоминалось, достаточно высоко в горах.
Амелия начала подавать признаки беспокойства. Граф заметил, что на ее глазах то появлялись, то исчезали слезы. Вдруг лес неожиданно расступился и на высокой горе вырос замок- исполин. Построенный на юру, он со всех сторон принимал на себя ветра и бури, а грозная твердая грудь его, казалось, бесстрашно выпятилась вперед, навстречу путешественникам. Без каких-либо архитектурных ухищрений того времени замок имел поистине аскетичный вид, красноречиво повествуя о том, что его стены возводились с целью выдержать напор
2 из 122