Болоньезе

Болоньезе

Лето тысяча девятьсот тридцать третьего года выдалось чрезвычайно жарким. Особенно если проводить его в Хьюстоне, штат Техас.

Солнце уже поднялось над небоскрёбами Мэйн-стрит и жарило немилосердно. Его лучи проникали сквозь плотно задёрнутые шторы в окна небольшой квартирки на той же улице, отбрасывая причудливые тени на желтоватые обои, небогатую, но аккуратную и изящную мебель и ярко начищенную кухонную утварь. Ему было где разгуляться: какой-то эксцентрик снёс стену между кухней и гостиной, что привело бы в священный ужас любого добропорядочного американского гражданина. Но солнцу было всё равно, и оно с удовольствием пускало свои зайчики прыгать как по днищам кастрюль и сковородок, так и по бронзовым статуэткам на полках и рамам картин на стенах.

Высокий, черноволосый и смуглый мужчина, стоявший у плиты, не обращал внимания на выходки светила. Он даже не щурился, когда какой-нибудь обнаглевший блик норовил залезть ему в глаза или сесть на нос. Отчасти его спасала надвинутая на глаза шляпа, против всех правил приличия надетая в помещении. Но дело было не только в этом. Мужчина не сводил пристального взгляда зелёных глаз с сотейника, томящегося на огне, и от каждого солнечного зайчика его зрачки автоматически сужались до размера булавочных головок. Закатанные рукава и небрежно расстёгнутая пара верхних пуговиц рубашки, прижатой подтяжками, брюки с идеально отглаженными стрелочками и незажжённая тонкая сигарилла в углу рта дополняли портрет увлечённого своим делом кулинара.

По комнате плыл умопомрачительный аромат лука, сельдерея и моркови, жарившихся в оливковом масле.

— Палач, душа моя, напомни ещё раз, как называется эта смесь? — раздался ленивый женский голос с оттоманки у дальней стены напротив плиты.

Собственно, за этим и была снесена многострадальная кухонная стена: за готовкой хозяина квартиры любила наблюдать одна зрительница — и предпочитала делать это с комфортом.

— Соффрито, драгоценная моя, — улыбнулся Палач, не оборачиваясь, и снял сотейник с огня. — И ты прекрасно помнишь это название, тебе просто нравится меня отвлекать.

— Считай, что это твоя разминка, — фыркнула возлежавшая среди диванных подушек женщина в неприличном для этого времени суток коротком пурпурном платье, явно вечернем. Её чёрные волосы были уложены в гладкую причёску, украшенную перьями, но порой казалось, что по ним пробегали какие-то странные волны: как будто пышным прядям не лежалось на месте и хотелось вырваться из плена шпилек. — В конце концов, делать несколько дел одновременно — это визитная карточка главы Третьего отдела Ордена… ай, прости, прости, Комиссариата! Всё время забываю об этом нововведении.

Палач хмыкнул и принялся разравнивать на сковороде фарш, разбивая комочки деревянной лопаточкой.

— Ты знаешь, Тень, есть у меня ощущение, что долго это название всё равно не продержится, так что можешь не привыкать. Я тебе больше скажу, даже Жрица в этом уверена. Её аналитики просчитали, что уже лет через пятьдесят нашей организации придётся снова менять имя.

Женщина на оттоманке возвела глаза к потолку. Мясо зашкворчало, выпуская сок. Пользуясь внезапным молчанием собеседницы, Палач принялся насвистывать песенку “Puttin’ on the Ritz” из одноимённого фильма, не утратившего свою популярность за три года. Параллельно он закинул к подрумянившемуся фаршу овощи из сотейника, долил в сковороду пару стаканов говяжьего бульона, размятые вилкой в мисочке консервированные помидоры, всыпал щепотку сахара и щедро плеснул красного вина.

— …why don’t you go where Harlem fits… puttin’ on the Ritz? — очнувшись от задумчивости, в такт его свисту пропела Тень и хихикнула. — На что спорим, что Фрэнку нравится эта песня?

— Чтобы техасскому рейнджеру, пусть и в отставке, не зашла песня, где высмеиваются чернокожие? — Палач поднял брови, передвинул сигариллу в другой угол рта и убавил огонь под закипевшим рагу. — Я тебя умоляю. На эту тему не буду спорить, даже если ты в качестве ставки предложишь изменить своему любимому цвету.

Тень нежно провела ладонью по пурпурному шёлку подола и совершенно по-девчачьи показала спутнику язык. И только потом спохватилась:

— А чеснок как же?

— А чеснок — в самом конце, — напомнил Палач, подходя и присаживаясь рядом. — И специи с пармезаном — тоже. Пусть томится. Не шесть часов, конечно, как по классике, но к приходу Хеймера — будет готово. Выпить хочешь?

Тень смерила взглядом початую бутылку и покачала головой.

— Вина — нет. Настроение не то.

— А чего покрепче? — хитро прищурился её собеседник, откладывая сигариллу на столик. По его щелчку отворилась дверца кухонного шкафа, и в протянутую ладонь, пролетев через всю комнату, легла пузатая бутылка тёмного стекла. — Качественный бурбон. Из последней партии бутлегеров отхватил.

На стене над оттоманкой сгустились тени, обретая плотность и объём и в конечном итоге формируя два стакана, лёгшие в тонкие и бледные женские руки. Палач прицокнул языком и принялся разливать по ёмкостям янтарный напиток.

— Опять, считай, из твоих ладоней пьём?

— А так всё вкуснее…