Болото

Болото

Мама никогда не любила аллигаторов, нарисованных на стенах моей комнаты. Она всегда говорила, что они кажутся слишком реалистичными, а моя любовь к этим забавным рептилиям может дорого мне обойтись в будущем. Точно также она беспокоилась, не возникают ли у меня из-за них ночные кошмары. По ее словам, я слишком часто вскакивал посреди ночи в холодном поту, кричал и звал родителей. Сколько бы времени ни было, мама всегда врывалась в спальню и прижимала меня к своей груди, гладя по растрепанным волосам и успокаивая.

Обеспокоенная моим поведением, она просила отца закрасить картины, оставленные дедушкой. Он был профессиональным художником. Узнав про мою любовь к аллигаторам, он изобразил на стенах топь. Болотные кипарисы возвышались из земли с редкой травой, усыпанной буреломом, до самого потолка, перекрашенного в синее, облачное небо с застывшими в нем птицами. Всего за какой-то месяц дедушка превратил мою комнату в нарисованное болото. За шкафом из черно-синей воды выглядывала морда рептилии и создавалось ощущение, будто когда ты закроешь дверь, аллигатор схватит тебя и утащит в воду. Поэтому левая дверца всегда была открыта. Аллигатор прятался и под окном, он флегматично лежал, греясь под солнечными лучами, проникающими днем в помещение, озаряя топь. Насколько я помню, он никогда не просыпался даже в моем воображении, видимо, ему суждено спать долгие, долгие годы, пока его кто-нибудь не разбудит. Я будить его не решался.

Самый большой красовался прямо возле кровати. Его голова всегда словно лежала на краю подушки. На морде не было видно улыбки, но я всегда знал — он мне рад и улыбается каждый раз, стоит мне лечь в кровать. Я считал его лучшим другом.

Маме не нравилась моя комната, она считала ее слишком взрослой для маленького мальчика. Но я придерживался другого мнения, и папа меня поддержал. Также он не хотел избавляться от картин, оставленных напоследок своим отцом. Почти сразу после того как дедушка закончил, он слег в больницу. Родители сказали, что тот сильно болен, и я, лежа посреди ночного болота на своем мягком плоту, глядел в бездонные глаза лежащего рядом аллигатора и молился о выздоровлении деда. Тот, кто это создал, не мог покинуть нас.

Но он покинул.

Тогда я решил увековечить память о нем. На одном из островков земли я нарисовал еще одного аллигатора. Папу мой рисунок позабавил. Он сказал, будто дедушку Уолла трижды переехала машина — именно так выглядела моя картинка. Я не обиделся. По сравнению с тем, кто сотворил это болото, мои нововведения выглядели действительно ужасно. Но теперь в семействе любимых зеленых рептилий появилась еще одна. Дедушка Уолл каждый раз смотрел на меня веселыми глазами и улыбался широкой, зубастой пастью, уместившись над столом, за которым я обычно играл.

В последний раз мама с папой очень сильно поругались из-за спальни. Их крики приглушенно раздавались в топи, едва слышным эхом отскакивая от нарисованных кипарисов, а звон посуды и другая возня пугала обитателей здешних мест.

В последующие дни они приходили желать мне спокойной ночи по отдельности. Первой всегда была мама. Она осторожно открывала дверь и мягким шагом вплывала в топь, ласково и немного устало улыбаясь. Присев на край кровати, она беззвучно вздыхала, когда ее взгляд сталкивался с бездонным взглядом моего лучшего друга.

С тех пор она постоянно сидела молча, не отворачиваясь от аллигатора рядом со мной, и со временем мне начало казаться, будто она приходит желать спокойной ночи не мне, а ему.

Затем она невесомо касалась губами моего лба и также тихо вставала, уходя прочь, и через какое-то время приходил папа. Он всегда выглядел измученным, это стало еще заметнее после их ссоры. В какой-то степени я чувствовал вину за свои пристрастия и однажды поделился с ним переживаниями, на что папа улыбнулся и попросил об этом не думать. Они с мамой уже помирились.

По крайней мере, так говорил он, и я охотно ему верил, однако они все равно продолжали ходить ко мне по отдельности. Ночь за ночью ничего не менялось, проходя по уже давно известному сценарию: сначала мама, затем через несколько минут папа. Они чередовались и даже не пытались навестить меня вместе, а папа продолжал утверждать, что все хорошо.

Мама никогда не любила аллигаторов. Она даже не взглянула на грустную рептилию с розовым бантиком на голове, которую я нарисовал для нее рядом с вечно улыбающимся дедушкой и не раз пытался показать ей.

Она лишь пересекала болото и садилась на край мягкого плота, с недоверием и опаской косясь на моего лучшего друга. Тот отвечал ей таким же долгим молчанием, глядя на нее блестящими и бездонными глазами.

Следом за ней обязательно придет папа и будет выглядеть еще более измученным, чем раньше. Я как всегда спрошу у него, придет ли он когда-нибудь вместе с мамой пожелать мне спокойной ночи. А он посмотрит на грустную рептилию над столом пустым взглядом и ответит:

— Когда-нибудь.

Я закрою глаза и погружусь в сон с улыбкой на лице, воображая себя посреди болота, где буду играть с аллигаторами. Мягкий плот с подушкой и одеялом исчезнет, я нырну в черно-синюю воду, и поначалу мне будет трудно дышать. Сперва меня охватит паника из-за недостатка воздуха, но после я успокоюсь, задержу дыхание, и моя кожа начнет постепенно зеленеть, а тело меняться. Руки и ноги превратятся в когтистые лапы, вырастет толстый хвост, и детское лицо изменится, вытянется и станет мордой.

Став одним из них, я поплыву, рассекая болото в поисках добычи, прячась под водной гладью и буреломом, осторожно выглядывая и смотря на все бездонными, блестящими глазами. На одном из островком будет лежать всегда спящий аллигатор, греясь на солнце. Неподалеку затаится извечный охотник, а вдали меня будут ждать улыбающаяся, грустная и преданная рептилии.