Больше трёх не собираться

Огонь и лёд

Огонь и лёд

А Якову снился страшный сон, но что-то на груди, тепло разливаясь, подобно невидимому щиту, согревало его. Лёд, сковавший когда-то, в детстве, его сердце, начал давать трещины.

Вспоминалось всё: и первая потеря, смерть родителей, и своё голопузое детство сироты и хулигана, что прошло по соседству с еврейским местечком. Его городок, где несмышлёныша подкинули осёдлой тётке незнакомые цыгане, знакомцы отца и матери, видевшие их гибель под ударами, озверевших, пьяных милиционеров…

Он росший без отца и матери, бедокурил как все дети, и вся вселенная этого паренька заключалась в границах двух поселений.

Но тогда, в тот злополучный день, он возвращался с берега речки Галушки, поднимаясь по извилистой дорожке в верх, что бежала огибая кусты, услышал вскрик и всхлипы, девичий голосок, что дрожал от страха и стыда, твердивший как молитву: « Не надо, ну, пожалуйста, не надо! Мальчики отпустите меня… Не хочу…Мамочка-а-а…»

Проходя мимо этих кустов, он мог бы, не замедляя шаг пройти мимо, но что-то кольнуло прямо в сердце, и он остановился…

Он сунулся в кусты и попал. Причём круто попал, когда понял, рассмотрев тех, кто насильничал. Детки богемы, интеллигентные ублюдки, отдыхающие каждое лето в их тихом городке. Сироту, затрясшегося в гневе, встретили наглые улыбки. Уверенные в своей безнаказанности ублюдки ржали над вырывающейся жертвой.

- А девчушка-то местная, местечковая еврейка…- промелькнула отстраненная мысль у Яшки.

Ему беззлобно посоветовали «отвалить, пока не огрёбся, кучерявенько».

Он беззлобно послал на три советские буквы. За что сразу огрёб от одного из троих «милых фулюганов» в зубы. Яша, не привыкший молчать, не стал настаивать на продолжение дискуссии, потому, вытащив нож, подпортил совсем чуть-чуть, немного личико обидчику. Даже сейчас, видя вновь эти кадры из своего прошлого, он инстинктивно хватался за нож во сне. Дыхание его убыстрялось, а сон вновь тёк по своей колее, бередя душу.

Потом была милиция, с тупыми следоками, дышащими трехдневным перегаром. Быстрое следствие. Ещё быстрее прошёл суд, самый гуманный во всём мире. А во время суда был самый страшный удар, удар, который он не мог понять тогда и простить сейчас…

Когда тихий еврейский папа на суде встал и сказал, что никаких претензий к молодым людям он не имеет, и иметь не может. А его дочь ничего такого не испытала, о чем здесь пытался рассказать этот поц. И вообще он, заслуженный скрипач местного театра, не может понять, почему общество и товарищ прокурор, разрешает безнаказанно ходить молодчикам с ножами в карманах, да ещё при этом и кидаться на добропорядочных людей. Суд учел пожелания трудящихся, и интеллигентный скрипач, покинув зал суда, сел в новую шестерку, которую по его словам, подарил ему добрый дедушка перед вылетом в Израиль, и уехал, правда, без дочери, которая, наверное, от чувств благодарности к суду, не переставала плакать. Ему дали на полную катушку, но выходя под конвоем из зала суда с «архангелами» за спиной, он видел ту девчонку, её глубокие, большие глаза, с дорожками слез на впалых щеках, и прокушенные губы, и руки, «хранившие» синяки от рук обидчиков…Он видел только её, и тихий голос шепнувший:

- Спасибо… Прости, если можешь, отца, нам здесь ещё жить…

Яшка, замерший от чувств, дернувший кадыком, продавил хрип в сжатое горло судорогой:

-Бог простит, жидовка…

Как и тогда прошептал с ненавистью, выплюнув слова в тишину ночи.

Сон перенёс его уже в то время, когда общество отгородилось от цыгана колючей проволокой.

Отбывая свой срок на нарах «за решками», он силился понять по привычке, за что с ним так поступили. А когда понял, не смог простить, и та обида почему-то сейчас казалась особенно тоскливой. Мелькнула во сне поганая мыслишка, пришедшая откуда-то извне: «Зачем всё это? Кто-нибудь, разве, оценит? Не проще в омут головой? Там так спокойно, ему будет плевать на всех, ведь этого он и хотел так долго… Так почему не сейчас?»

Грудь обожгло, Яшка вскрикнул и вскочил на ноги, грудь горела, каким-то фантастическим светом, хотя ему-то это не доставляло особых проблем, лёгкое жжение не более. Но вот присутствие чего-то холодного, отогнанного вспышкой, осталось. Боковым зрением он что-то увидел, но мозг, не отошедший от кошмара, отреагировать с идентификацией запоздал. И не почувствовал он как ледяные оковы, что держали цепко его сердце, наконец, покинули этот орган. Впервые сердце цыгана билось чисто без злобы. И импульс божественного огонька совпадал с биением его сердца.

Две тени бесшумно скользнули и пропали в предрассветной темноте…

- Пора поднимать братву, скоро в путь. Блин, не забыть бы извиниться перед Шуриком, да и Изьке спасибо сказать надо бы. Совсем скоро отучусь говорить на своём языке, коль уже, даже по-русски думаю…- подумалось ему.

Берег озера, возле которого устроили привал герои, был чист от комаров и мошек, тихая утренняя прохлада бодрила, девственность природы очищала всё самое мрачное в душе, и вдруг до визга, до ломоты в зубах, так захотелось растворится во всем этом великолепии, проникнуть в каждый атом и каждую клетку, разлиться этим озером, расти этим кустом. Наверное, только здесь и теперь он понял, почему они должны победить…Потянувшись, он запахнул потуже кожаную куртку, сделанную на этот раз из воловьей шкуры чьими-то искусными руками. Перо, помимо всего, обеспечивало и одежду смертным, и старалось обезопасить, по его мнению, от других превратностей судьбы.